«Дельфины» играют с «Патриотами», и идет последняя четверть. Игра важна для обеих команд, так как обе борются за место в турнире плей-офф. И вдруг Говард Козел прерывает свой красочный комментарий и произносит нечто, не имеющее к футболу никакого отношения. «Какой невосполнимой ни была бы потеря для обеих команд, – говорит он, – не забывайте о том, что это всего лишь игра».
«Крайне несвойственное ему высказывание», – думаю я и прибавляю звук. И после нескольких секунд полной тишины Говард сообщает о том, что сегодня в Нью-Йорке перед своим домом был застрелен Джон Леннон.
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, услышал ли это Малютка Джон. Он услышал и теперь сидит с раскрытым ртом и утиным остовом в руке. Мы смотрим друг другу в глаза, и все наше ролевое поведение сползает с нас как змеиная кожа. И нет уже насмешливого хозяина и благодарного бродяги, мы смотрим друг на друга как старые союзники, объединенные общим горем.
В этот момент мы могли бы обняться и плакать на груди друг у друга.
Той же ночью наступила оттепель. Сначала пошел дождь, потом небо расчистилось, и после завтрака из-за туч стыдливо выглянуло солнце, словно стесняясь того, что в дни зимнего солнцестояния не может появиться на более длительный период времени. Бетси закутала Джона, выдала ему вязаную шапку, и я отвез его на шоссе, высадив возле съезда с автомагистрали. Мы пожали друг другу руки, и я пожелал ему удачи. Он сказал, что я могу не волноваться, он прекрасно доберется. Еще не доехав до эстакады, я увидел, как рядом с ним остановилась машина. По дороге домой я услышал по местной радиостанции сообщение, что сегодня можно не прибегать к обманам, и так все всех будут подвозить.
Когда я вошел в дом, звонил телефон. Это был священник из Сан-Франциско, собиравшийся устроить вечер памяти Леннона в парке «Золотые ворота» и нуждавшийся в помощи. Я решил, что он хочет, чтобы я выступил и произнес речь, и поэтому тут же начал извиняться, объясняя, что мне надо починить изгородь и побывать у детей на рождественских праздниках, но он сказал – нет, он имеет в виду совсем другую помощь.
– Какую же? – спросил я.
– Организационную, – ответил он. – Дело в том, что я никогда прежде этим не занимался и не знаю, как получить разрешение. Поэтому я хотел спросить – вы мне не подскажете, как можно связаться с Четом Хелмсом? Парнем, который устраивал все эти роскошные мероприятия? У вас случайно нет его телефона?
Сколько незабываемых сцен за последние полтора десятилетия происходило под музыку «Битлз»! «Я перебьюсь, если друзья мне чуть помогут» – звучало, когда Фрэнк Доббс, Хулиган и Бадди пытались однажды ночью удержать от распада окисленные атомы моего организма. В течение своего полугодового пребывания в отдаленных пределах калифорнийской пенитенциарной системы я слушал пластинку с записью «Битлз» как мантру, литанию, способную в целости и сохранности провести меня сквозь Бардо уничтожения. Этот диск назывался «Единственное, что тебе нужно, – это любовь». Я прослушал ее столько раз, что подсчитал, сколько раз на ней упоминается слово «любовь». Насколько я помню, 128.
И теперь, когда я обращаю взгляд на эти три разрозненные руны Рождества восьмидесятых, пытаясь рассмотреть в них предсказание или другое послание, я воспринимаю их исключительно под аккомпанемент музыкальных пророчеств гуру Леннона.
Урок, полученный от Библейского Билла прост. Мне он был известен и раньше: никогда не поощряй бродяг. Внимание для этих призраков как допинг – чем больше они его получают, тем больше им требуется.
Послание, принесенное Малюткой Джоном, тоже лежит на поверхности: Никогда не забывай Магическое Лето Любви в Студеные Времена Рейгана. Думаю, с этим согласятся даже англичане.
Что усложняет толкование, так это третий гость, приход которого до сих пор остается для меня тайной.
Я знаю, как общаться с Библейским Биллом. Я понимаю, как мне следовало себя вести с Малюткой Джоном. Но я до сих пор не разобрался, что нужно было делать с моим третьим фантомом, призраком грядущих лет, панком Патриком.
Он шел по дороге вдоль моего пастбища в армейских сапогах и с рюкзаком цвета хаки за плечом. Я ехал в город, чтобы поменять видеокассету и купить провод, и только увидев его, сразу понял, что идти ему, кроме моего дома, некуда. Я остановил свой мерседес и опустил стекло.
– Мистер Дебори? – спросил он.
– Садись, – ответил я.
Он забросил рюкзак на заднее сиденье и с тяжелым вздохом устроился рядом со мной.
– Как холодно. Я уж думал, что не дойду. Меня зовут Патрик.
– Привет, Патрик. Откуда ты?
– Автобусом из штата Нью-Йорк. Ограбили меня до последнего цента. Но мне надо было срываться. Это долбаное Восточное побережье – там тебя обирают до нитки. Я пуст, мистер Дебори. Я хочу есть и уже три дня не спал из-за этого чертова сумаха.
Судя по всему, он совсем недавно достиг совершеннолетия, у него прямой немигающий взгляд и подбородок, покрытый первым пушком. Вся правая половина лица у него покрыта белой мазью.
– А где ты нарвался на сумах?
– Когда убегал через лес от этой старой ведьмы не то в Юте, не то в Айдахо. – Он достает сигарету из свежей пачки «Кэмела» и запихивает ее в свой распухший рот. – Решила, что я собираюсь увести ее несчастный пикап.
– А на самом деле?
Он даже плечами не пожимает.
– Этот чертов автобус довел меня до полного посинения. Как можно спать, когда он то едет, то останавливается, то снова едет? Может, алкоголики и бродяги и могут так спать, но лично я не могу.
Мы продолжаем стоять на месте, и я не знаю, что с ним делать. Он мне не нравится – от него разит лекарствами, никотином, яростью и застоявшимся адреналином – и мне совершенно не хочется везти его к себе домой.
– Я приехал, чтобы повидаться с вами, мистер Дебори, – произносит он, не глядя на меня. С губы у него свисает сигарета, похоже, он находится в состоянии шока.
– Чего ради? Мы даже не знакомы.
– Я слышал о том, что вы помогаете людям. Меня дочиста обобрали эти вампиры. Вы должны мне помочь.
Я включаю двигатель и направляю машину прочь от фермы.
– Я не читал ваш роман «Пролетая над гнездом кукушки», но я смотрел фильм. И я читал интервью с вами во «Всемирном каталоге», где вы сказали, что верите в христианское милосердие. Что касается меня, то лично я агностик, но я считаю, что каждый имеет право верить в милосердие. И уж вы можете мне поверить, мистер Дебори, я нуждаюсь в нем больше, чем кто-либо другой. Я не алкоголик и не бродяга. Я интеллигентный человек. Я одарен. У меня была своя собственная группа, и мы неплохо зарабатывали, но эти сукины вампиры… вы же знаете!
– Честно говоря, мне это не очень интересно. Я не хочу, чтобы ты портил мне настроение своими рассказами. Если ты избавишь меня от своих сетований, я, так и быть, куплю тебе в городе ланч.
– Мне не нужен ланч, мистер Дебори.
– Так что же тебе нужно?
– Я – художник, а не попрошайка. Я опытный певец и композитор. Мне нужна работа в приличной группе, исполняющей кантри и вестерны.
Боже милостивый, думаю я, будто вокруг меня кишмя кишат такие группы, а главное – будто они все только и мечтают о таком квелом зомби. Но я молчу и позволяю ему дальше распространяться о том, в какое плачевное состояние привели этот чертов мир долбаные наркодилеры, умственно отсталые феминистки, уроды-психиатры и прочие мудозвоны.
Это происходит через неделю после убийства Леннона, накануне дня зимнего солнцестояния, и потому я слушаю его молча. Я понимаю, что его появление – это своеобразный барометр, свидетельствующий о сгущающемся духовном климате нации. Но еще я знаю, что после самых мрачных эпох наступает победа юного света, о чем ему и сообщаю. Он не поворачивает головы, но я вижу, как край его рта начинает подергиваться не то в ухмылке, не то пытаясь раздвинуться в улыбку. Это зрелище производит неприятное впечатление, он напоминает омара, приподнимающего свою склизкую губу над потухшей сигаретой, но это его первая человеческая реакция после ядовитой напыщенности, и мне это показалось благоприятным знаком. Я ошибался.