– Фиксируя наши доходы и делая разумные вложения? Но он все равно не может быть умнее нас. Мы же сами его создаем. Но в конечном итоге он-то и оказывается той самой подколодной змеей, которая сводит людей с ума. А психология здесь ни при чем.
– Психология мало чем отличается от той белиберды, которую печатает «Калифорнийская хроника».
Я молчу, надеясь на продолжение. И его хриплое дыхание переходит в смех.
– Но вы правы. Это действительно моя метафора. Он действительно является для нас подколодной змеей.
– И от него невозможно избавиться?
Он качает головой:
– А что, если человека загипнотизировать и внушить ему, что у него больше нет этого брокера? Что он прослышал о приезде банковских аудиторов и дал деру?
– Тогда банк обанкротится, – хихикает Вуфнер. – Начнется паника, а за ней последует полный обвал. В эту иллюзию уже слишком много вложено.
Мы почти дошли до его коттеджа, и я не знаю, о чем бы еще его спросить.
– Мы уже экспериментировали, – продолжает он, – с одним методом, совмещающим в себе сайентологическое учение Хаббарда и технику чувственной депривации Джона Лилли. Депривация разрушает личностную самооценку субъекта. Его сосуд. Потом аудитор локализует демона и перепрограммирует его или изгоняет. Такова теория.
– И вы уже кого-нибудь изгоняли?
Он пожимает плечами:
– Разве можно знать наверняка с этими сайентологическими шулерами? А какие планы у вас? Мы работаем всю следующую неделю. Насколько велик ваш интерес?
Это приглашение оказывается для меня полной неожиданностью. Сайентологи и депривационные камеры? С другой стороны, возможность передохнуть от стычек с полицией и внутрикоммунных перебранок была очень заманчива. Однако прежде, чем я успеваю ответить, доктор, прислушиваясь, поднимает руку и останавливает меня:
– Вы ничего не слышите? Мужские голоса?
Я тоже прислушиваюсь. И когда шум его дыхания стихает, я различаю доносящийся из-за изгороди нарастающий топот, словно там идет потасовка взвода солдат. Или игра в бейсбол. Я сразу же понимаю, в чем дело, еще до того, как доктор устремляется к пролому. Это может быть только Хулиган.
Наш автобус в тихом зареве рассвета выглядит столь величественно, будто он плывет над землей, хотя двигатель выключен и Хулиган не сидит за рулем. Он бродит за стоянкой между поблескивающими лужами. Похоже, он уже где-то успел надыбать кислоты и теперь вальсирует за автобусом, швыряет молоток и несет какую-то высокооктановую ахинею.
– Невероятно, но вы все были свидетелями этого движения – одна сотая секунды, а может быть, еще быстрее! Ну и что вы на это скажете, зашоренные скептики? Вы видите, как работают синапсы и сухожилия всемирного чемпиона. Что? Еще раз? Он опять неудовлетворен. Похоже, он хочет повторить попытку и побить собственный рекорд. Три-четыре – считайте обороты – пять-шесть – кто первый? В какой руке?…восемь-девять… в любой. Хулиган, какая разница… одиннадцать-двенадцать-тринадцать…
Он закидывает свое тяжелое орудие за спину и в последний момент ловит его между ног за мокрую от росы рукоятку. А если промахивается, то принимается вокруг него приплясывать, изображая отчаяние, проклиная собственную неуклюжесть, скользкую ручку и даже звезды – за то, что они его отвлекают.
– Промах! Но еще ничего не потеряно! Неужто его претензии тщетны? Стихии находят самое слабое место для своего вторжения. Или его смущают эти многоглазые звезды, пялящиеся на него? – и он снова наклоняется, поднимает из лужи молоток и, рассеивая брызги, начинает вращать его над головой. – Нет, только не он! Не прославленный Мокрорукий Хул! Уберите кинокамеры. Никаких съемок. Это акт самопожертвования…
Я уже неоднократно такое видел, и потому предпочитаю смотреть на доктора. Старик рассматривает это явление из-за изгороди с сосредоточенным вниманием интерна, наблюдающего за патологическим поведением пациента из-за стекла. Однако по мере того, как Хулиган усердствует все больше и больше, сосредоточенность сменяется изумлением.
– Это же и есть демон, – шепчет Вуфнер, – выпущенный из своего котла!
Он отступает от изгороди и поворачивается ко мне.
– Так, значит, доктор Дебори, все это не газетная утка? Вы занимаетесь его изгнанием с помощью химических средств? Очень впечатляюще. А как вы относитесь к угрозе побочных эффектов? – он кладет руку мне на плечо и с очень серьезным видом заглядывает в глаза. – Не превратит ли столь сильная доза человека в то самое, от чего он пытается избавиться? Ах, не смотрите на меня так! Я шучу. Насмешничаю. Эксперименты, которые вы проводите с вашим автобусным семейством, заслуживают самого пристального внимания…
И тут я замечаю, что внимание его уже отвлечено чем-то, что находится у меня за спиной. Это секретарша с маленьким зеленым чемоданчиком и большой розовой подушкой.
– …но об этом в другой раз.
Он пожимает мне руку, желает спокойной ночи и обещает, что мы продолжим обсуждение этой загадки при первой же возможности. До вечера? Я польщено киваю, заранее предвкушая новую встречу с ним. Он советует мне немного поспать и бежит догонять девицу.
Я протискиваюсь сквозь изгородь и направляюсь к Хулигану, надеясь, что мне удастся его усмирить, и он даст мне спокойно поспать хотя бы пару минут. Не тут-то было. При виде меня он начинает скакать, как старая полковая лошадь.
– Шеф! Ты жив! Слава Тебе, Господи! Свистать всех наверх!
Я не успеваю дойти до автобуса, как он уже оказывается за рулем и заводит мотор. Я пытаюсь объяснить ему, что у меня назначена встреча с доктором, но Хулиган продолжает сигналить, автобус ревет, и постепенно к нему начинает подтягиваться разбредшийся народ. Кряхтя и жалуясь, все собираются как поросята к свиноматке, намекая на то, что можно было бы подождать до завтрака.
– Мы вернемся! – заверяет всех Хулиган. – Непременно! Только съездим купить тормозной жидкости, а то она у нас кончилась. Кажется, она называлась «Летящая Рыжая Кобыла», если я правильно помню. И тут же назад! Честно…
Вместо этого он сворачивает на грязную дорогу, на которую не рискнул бы ступить ни один лама, и увозит нас за несколько миль от шоссе, где совершенно случайно оказывается его старинный приятель, занимающийся перегонкой метилового спирта.
Эта старая кожистая ящерица дает нам массу советов, всучивает свое домашнее вино и знакомит со своей химической лабораторией. Но проходит целый день, пока Бадди достает инструменты, и неделя, прежде чем мы добираемся до Монтерея, запаиваем пробоины и возвращаем автобус на цивилизованное шоссе.
А встретиться с доктором Вуфнером мне довелось и того позже. Это произошло через десять лет – весной 1974-го в Диснейленде.
К тому времени в моей жизни много что изменилось. Изгнанный распоряжением суда из округа Сан-Матео, я вернулся со своей семьей (не автобусной, а той, члены которой носят мое имя) на старую ферму в Орегон. Автобусная семья рассеялась, и все разбрелись по своим местам. Бигима жила с «Благодарными мертвецами» в Марине. Бадди унаследовал маслобойню в Юджине. Доббс и Бланш по блату получили участок напротив нас, где и осели со своей малышней. А автобус был отправлен на овечье пастбище, где и ржавел после очередной аварии в Вудстоке. Передозировка в Мексике ничего не оставила от Хулигана, кроме мифа и горстки пепла. От моего гиганта-отца осталась лишь тень, и медицинская наука ничего не могла с этим поделать.
В остальном все шло вполне прилично. Я отбыл свой испытательный срок, и обвинение с меня было снято. Мне было возвращено право голоса. Голливуд решил снимать фильм по моему роману. Они хотели это делать прямо в больнице, где происходили события. Мне даже предложили написать сценарий.
Для его вящего правдоподобия продюсеры даже отвезли меня на лимузине в Портленд на встречу с главным врачом Малахием Мортимером. Доктор Мортимер был добропорядочным евреем лет пятидесяти, с седым хохолком на голове и живым певучим голосом. Он был похож на гида, показывая мне и толпе разодетых киномагнатов свою больницу.