Глава первая. Старинные часы на цепочке
Мужчина средних лет приблизился к юной девушке и сжал ее худые светлые плечи полными руками, сжимая их так, чтобы оставить видимые синяки. Он улыбнулся своими узкими полными губами, бледными и обветренными. В его карих глазах читалось ехидство и самодовольство, и ни капли жалости: глаза горели желанием, отвратительным и гадким. При такой мерзкой улыбке его широкие щеки округлялись, а лицо, кажется, становилось толще. Он приподнял короткие густые брови и оскалился на жертву.
— Поиграем, девочка моя?
Он выдохнул горячий воздух в ее бледную худую шею, прикасаясь горячими губами к прохладной коже, под которой нервно пульсировали сине-зеленые венки. Девушка вздрогнула и попыталась прикрыться в области груди, где ее тонкое бежевое платье было нагло и бесцеремонно порвано.
— Ненавижу тебя, грязная крыса... чтоб ты сдох, — выдала она, посмотрев своими темными синими глазами, большими, горящими злобой и чистой ненавистью, на него. Если бы взглядом можно было убить, то ей бы это удалось. Ее бледное лицо стало белее обычного, а теперь, когда мужчина все же порвал платье еще больше, то задрожала и прикрыла глаза, нахмурив тонкие темные брови, между которыми залегла небольшая складочка.
— Закрой свой грязный рот! — выругался он, хлестнув ее пощечиной.
— Ненавижу, умри, прошу тебя... — взмолилась девушка, беззащитно сжав руками простыни. Взгляд ее туманно смотрел вокруг, рассеиваясь и не замечая ни единого предмета. Темные густые ресницы задрожали, а кровь прилила к бледным щекам, окрашивая их. На худом лице отразилась волна боли: уголки небольших губ розоватого цвета опустились вниз, брови нахмурились пуще прежнего, а на ресницах появились капли слез. Все чувства смешались в один неистовый комок боли, наполненный грязью и глубоким отвращением. Все больше и больше отвращения с каждой минутой, секундой. Просто невозможно.
Она не видела ничего. Только ощущала, как вновь и вновь становится грязной. Казалось бы, что куда уж грязнее, но это вполне возможно.
Каждый день она чувствовала это, как сейчас. Это стало частью ее существования, и поделать с этим ничего не получалось. Это было адом и страшным сном, из которого она хотела убежать, но никак не могла этого сделать, сколько бы не пыталась. Каждый раз, словно срываясь с цепи, девушка убегала, но всякий раз ее ловили и жестоко наказывали, так что она оставила всякие попытки бежать, но душа ее неумолимо рвалась к этому.
Руки вцепились в простыни, девушка бессильно прикусила губы до крови и зажмурила глаза, слыша собственное сердцебиение. Изо дня в день случалось тоже самое, каждый день, когда этот человек насиловал ее, она теряла саму себя и чувствовала, как тонет в море грязи, от которой не избавиться и не очиститься, как не пытайся.
Она вся грязная, вся ее сущность, даже душа — грязные.
Волна отвращения покрыла все тело, заставляя съежиться. Где-то под сердцем сдавило, казалось, что боль не отступит никогда, но она притупилась, становясь почти незаметной, приглушенной. Да только эта боль никогда не уйдет, а будет напоминать о себе всегда. Это закончилось на сегодня, но только, чтобы завтра повториться вновь, принося еще больше отвращения к самой себе.
Мужчина оставил свою жертву и быстро оделся. Самодовольная улыбка скользнула на его пухлом щетинистом лице. Который раз он насладился этим молодым телом и остался полностью доволен, а как же иначе?.. Каждый раз ему нравится все больше и больше, каждый раз он чувствует себя лучше, когда унижает ее. Это такой своеобразный способ самоутвердиться, пусть даже вопреки всем человеческим законам. Все очень просто: для него никаких законов не существует, и творить ему можно все, что только он не пожелает.
— Ты сегодня отлично поработала. Не забудь умыться перед тем, как пойдешь к новому клиенту.
Он размеренно подошел к кровати, поправив свои черные с проседью волосы.
— Заткнись, Фейбер, — прохрипела девушка, поворачиваясь набок и болезненно съеживаясь в постели. Живот скрутило от волны отвращения, что стремительно перешло на все сознание. Невыносимо противно, настолько, что хотелось бы вздернуться и покончить с этим как можно быстрее, что бы там ни было. Так больно, так грязно и отвратительно...
— Кармен, — громко позвал мужчина, наклоняясь к юной особе и проводя рукой по ее мягким каштановым волосам, волнами спускающимися к лопаткам, — дорогая, что с тобой? — невинно пролепетал хриплым баритоном, уподобляясь помойным крысам, а это очень ему к лицу. От нового приступа злости, смешанного с отвращением и болью, Кармен стиснула зубы, чтобы не завыть от этого чувства, что шипит в ней при одном только взгляде на этого человека.