"...Пришлец туманный и немой,
Красой блистая неземной,
К её склонился изголовью;
И взор его с такой любовью,
так грустно на неё смотрел,
Как будто он об ней жалел..."
- Что с моей рукой? - с надеждой смотря в тёплые глаза своего спасителя (и, честно говоря, я ни на мгновение не сомневалась в том, что человеком, который вытащил меня из адского месива осколков и окровавленного снега, был он).
- Собрала на себя всё лобовое стекло, - он кивнул на бинты, - но ты счастливчик, порезы и раны на левой руке не в счет.
Я вздохнула. Наверное, и правда счастливчик, раз я здесь, и, хотя боль в обеих руках накатывала с ужасающей силой при малейшем движении, больше, кроме нескольких ссадин на лице и синяков на пояснице, ран не было.
Мужчина преодолел небольшое расстояние между нами, тихо шагая высокими кожаными сапогами по скрипучим потёртым половицам. На вид ему было лет двадцать пять-шесть, но глаза как будто бы жили на этих землях вечности. Он присел около моей кровати, слегка улыбаясь.
- Спасибо, - благодарность внутри меня искрилась сквозь затуманенный болью взгляд. Этот человек, ограниченный формой физического тела, стал для меня пророческим ангелом-хранителем.
- В темноте автобус столкнулся с машиной на серпантине, внизу был обрыв,- он задумчиво окинул взглядом постель, - тебя вынесло через лобовое стекло прежде, чем произошел взрыв.
- Взрыв?
- Они все погибли, - мужчина протянул руку к моей голове и мягко потрепал изящными узловатыми пальцами спутанные волнистые волосы, - ты счастливая.
Я прикрыла глаза, пытаясь осознать эту мысль и свыкнуться с ней. Если бы по внеземной случайности, я не села рядом с водителем, стекло у которого и без того было покрыто трещинами от камнепада, я бы, наверное, сейчас лежала бы в канаве, обожжённая и изувеченная. Но я была здесь. Благодаря Богу и благодаря Ему - загадочному цыгану, свинцовый взгляд которого хранился под моей кожей с самого Тбилиси, опущенного в ночь словно губка, упавшая в чёрную ветошь.
- Спасибо тебе, - а внутри, в горле - ком от невыразимой словами благодарности. Это особое чувство, чувство наиглубочайшего почтения тому, кто спас твою жизнь, тому, кто своими сильным, обвитыми венами руками, вытащил тебя с того света.
- Тагар, принеси мне воды, - дремавшая у окна бабушка проснулась и несколько минут как уже рассматривала пересечения наших взглядов (и мой снова проигрывал, поглощаемый его доминирующим, но мягким светом). Я была рада, что при мне они говорили на родном мне языке, так я чувствовала себя уютнее.
- Бабушка, и вам безмерное спасибо, - я ощущала свою слабую улыбку, а в нос бил запах нового снадобья.
- Пока не за что, вот когда на ноги встанешь - поблагодаришь, - бабушка выглядела строгой, но я видела, как уголки её губ потянулись вверх и взгляд смягчился.
Спала я не трое суток, как мне казалось, а целых семь, проваливаясь в долгий, целительный сон. За это время мои раны затянулись, левая рука болела, но я могла шевелить пальцами и делать незамысловатые движения, правая же оставалась неподвижной…
Так прошёл месяц. Я свыклась с мыслью о том, что я - счастливчик. Деньки в горах тянулись медленно, в пять-шесть вечера солнце румянило вершины и заходило за скалы, наступали преисполненные спокойствия и тишины сумерки. Темнело. А ночью, похожей на опрокинутый на небосвод кувшин чернил, наполненный миллионами светлячков, омальцы жгли костры. Когда я худо-бедно стала держаться на ногах, бабушка повела меня с собой на один из таких костров.
Вся моя одежда была изодрана и окровавлена. Из тяжёлых сундуков, хранившихся на чердаке родовой башни семьи бабушки Зарины, мне подобрали выцветшую цветастую юбку, свитер из тонкой овечьей шерсти и длинный ватный тулуп. На ноги одевались вязаные шерстяные носки бело-серого цвета и высокие валенки. Тут было не до красоты, лишь бы не закоченеть от надвигающихся холодов.
«Ты не выедешь отсюда до конца мая, дороги уже закрыты, тебе придётся провести зиму в Омало», - сказала мне бабушка как-то утром. Я была подавлена, я была уничтожена, я хотела домой: в свою квартиру на пятом этаже с видом на оживлённое шоссе, забраться на кровать с ногами и читать книгу, я хотела беззаботно мечтать и улыбаться, и чтобы все было, как прежде. Теперь же каждое утро меня встречали холодные, бескрайние горы и ярко-синее небо, и не было ни единого близкого человека, что мог бы согреть. Я была тут лишней, чужой, проблемной и могла только поглощать заготовленные на зиму продукты. Со своей больной рукой я была беспомощна, а люди были ко мне добры, и сердца их были преисполнены искренней заботой, хоть и суров был их взгляд.
Морально я ощущала себя абсолютно растоптанной, хотелось забиться под толщу снега и исчезнуть. Лишь та мысль вдохновляла меня, что Бог милостью своей преподнёс мне второй шанс, одной из всех он дал мне шанс на жизнь, и я ценила её трепетно, и я искала пути, чтобы снова познать покинутую радость. Улыбка на моем лице больше не появлялась, я чувствовала плотью и кожей своё зыбкое, как заброшенное в дремучих лесах болото, одиночество. Разбитая и сломанная, я жаждала тепла, которого было не от кого ждать. В своих глазах я сама видела колючую печаль. Печаль и стыд, что никак не могу быть полезна для этих великолепных в своей силе духа людей.
Я жила в двухэтажном каменном доме бабушки Зарины с пристройкой для скота. На первом этаже располагались кухня, гостиная и камин, который постоянно жгли мужчины, на втором этаже в пяти старых, но тёплых комнатах жила её семья. Я понимала, что стесняю их и занимаю чье-то и без того небольшое пространство.
- Бабушка, -обратилась я к ней перед тем самым вечером, когда ребятишки уже начинали таскать дрова к обыкновенному костровому месту, - я вижу, что стесняю вашу семью, мне неудобно. Вы итак сделали для меня слишком много, давайте я съеду куда-нибудь в место попроще или буду спать на кухне, сами ведь знаете, как детишкам тесно.
- Что ты, что ты! - всегда строгая бабушка в такие моменты становилась гиперэмоциональной старушкой, которая размахивала руками, морщила лоб и слегка подпрыгивала на правой ноге от волнения, -даже и слов таких мне не говори! Для чего я столько дней тебя лечила!
- Бабушка, - я обняла её одной рукой, прижимаясь лицом к шерстяному платку, который пах топлёным молоком, - спасибо Вам за всё, я даже не знаю, как и чем Вам отплатить.
Зарина улыбнулась, мягко ухватившись своими сухими морщинистыми заботливыми руками за мои предплечья.
- Придёт время, придёт зима, ещё сполна отплатишь, а и не меня тебе благодарить. Тагар вёз тебя ночью по перевалам. "Дорога смерти", - говорят они, "Дорога Жизни", - говорим мы в ответ.
Костер жгли большой, красивый, «гори ясно, чтобы не погасло». И горело так, что горы, опоясывавшие эти места, приобретали красноватый, медный оттенок, а долина казалась местом мистичным, возвышенным, будто бы духи танцевали над костром и вокруг него этой ночью. В чёрном небе сияли мириады звезд, тысячи созвездий, искрились галактики и падали, падали дождём, осыпаясь. Луна только набирала свою силу, кладя тонкую бледно-жёлтую дорожку на серо-голубой в темноте снег.