Вот я и сидела на спинке скамейки, дрожа от холода в короткой кожаной куртке и в джинсах. Ботинки тоже не слишком защищали от прохлады ноябрьского утра. Облачка пара от дыхания оживали своей жизнью и тут же таяли, как и мои короткие торопливые мысли обо всем: о папе и маме, Такате, Кистене, застрявшем в безвременье Тренте, Айви, которая верит, что я разберусь, Дженксе, желающем непременно участвовать.
Нахмурившись, я опустила глаза и стерла грязное пятно с ботинка. Папа приводил меня сюда от случая к случаю. Обычно это бывало, когда они с мамой ссорились, или когда мама впадала в меланхолию и на все мои вопросы, что с ней, отвечала только улыбкой и поцелуем. Сейчас я подозревала, что эти приступы депрессии были связаны с мыслями о Такате.
Я вздохнула, наблюдая за мыслью, уходящей от меня как пар дыхания и вливающейся в коллективное сознание. У мамы тихо поехала крыша в попытках отделить себя от реальности, в которой она родила детей от Такаты, находясь в браке по любви с моим отцом. Она любила их обоих, и каждый день видеть Такату в Роберте и во мне — было пыткой, которую она сама на себя навлекла.
— Никогда ничего невозможно забыть, — сказала я, глядя, как уходя слова в ничто. — И если даже получится, забытое всегда вернется неожиданной пощечиной.
Прохладный туман наступающего дня был влажным и приятным, и я закрыла глаза, подняв лицо к светлеющему небу. Очень уж долго я была на ногах.
Обернувшись на месте, я посмотрела назад, туда, на узкую ленту парковки между двумя искусственными прудами и широкий пешеходный мост, соединяющий их. За мостом проходила неровная лей-линия, которую не заметишь, если не вглядываться пристально. Я ее нашла в прошлом году, помогая Кистену драться с приезжей камарильей, которая пыталась похитить его племянника Одрика. Потом я про нее забыла, и только недавно почувствовала ее диссонансное звучание с помощью Биса. Линия слабая, но ее хватит.
Задумавшись кстати, как там маленький Одрик, я слезла со скамейки, похлопала по замерзшим в джинсах ногам и пошла через стоянку. Проходя мимо, погладила красную краску своей машины. Она мне дорога. Если все получится, я успею ее забрать до того, как ее эвакуируют.
Медленными шагами я прошла через мост, поглядывая вниз, нет ли ряби от Шарпса — это мостовой тролль, живущий в парке. Но либо он прятался на глубине, либо его опять выгнали. Слева от меня была широкая бетонная площадка на закруглении верхнего пруда. Там стояли две статуи, а между ними как раз пролегла вот эта линия. Чем ближе к восходу, тем слабее становилось красноватое сияние, видимое ментальным зрением. Но все же можно было рассмотреть, где она проходит — между волком с одной стороны и забавного вида мужиком с тиглем в руках с другой. Оба они держали среднюю точку линии, тянущейся от края до края парка. Она шла через мелкую воду, и потому имела столь жалкий вид. Будь пруд хоть сколько-нибудь глубже, линия не выжила бы вовсе. А сейчас из нее утекала сила так, что у меня кожу кололо, пока я искала чистое место на бетоне, чтобы сесть рядом с ней.
Взяв камешек, я наклонилась и кое-как нацарапала круг прямо внутри линии. Если даже взойдет солнце и разорвет мои чары, я все равно смогу говорить с Алом, если стану в линию, хотя он не будет тогда обязан оставаться и слушать. Но я не думала, что заставить Ала остаться будет проблемой.
Сердце колотилось, меня бросило в холодный пот, когда я прошептала:
— Джариатджекджунисджумок, вызываю тебя.
Мне не нужны были ловушки, чтобы форсировать его появление — нужно было лишь открыть канал. И вот он явился — воспользовавшись именем, которое я выбрала для себя.
Он возник из дымки в сидячем сгорбленном положении, и я не могла оторвать от него глаз в неприятном завороженности — потому что он выглядел грубой на меня пародией. Ноги скрещены в щиколотках, колени торчат, голые костлявые плечи сгорбились, покрытые красными царапинами с засохшей кровью. Лицо с отвисшей челюстью, глядевшее на меня в ответ, было моим, но без малейшего выражения или мысли. Вяло болтались рыжие волнистые пряди. А хуже всего были глаза — по-демонски красные, с козлиным разрезом, они таращились на меня с моего же лица.
Терпеть не могу, когда он показывается в моем виде.
— Симпатично, — сказала я, отодвигаясь от круга.
Пустое лицо осветилось вспышкой злости, и демона окутало дрожание безвременья. Он стал коренастее, увесистей. До меня донесся запах сирени, чистый аромат жатого бархата. Демон повернулся ко мне лицом, полный изящества и благородной утонченности, он сидел по-турецки на холодном цементе, с кружевами на манжетах, в начищенных до блеска сапогах, с чистым румяным лицом без следов синяков или ссадин.