Наутро мы с Ваней Копецом погрузились в древний «Форд». Пётр Григорьевич на правах старшего по возрасту полез в кабину к водителю, нас определил в кузов. Тёзка заартачился и заявил, что он главный.
— Кто сказал? — включил непонятку наш гид.
— Пётр Ионович…
— При испанцах называйте его «полковник Хулио». Так сказать, для конспирации.
Мы сразу догадались, откуда такая партийная кличка — по любимому словечку Пумпура.
— Кстати, а как он меня величает? — переводчик прищурился подобно Ильичу на плакате.
Копец смутился, а я не смолчал.
— Недобитый.
— Ага… Значит, надеется потом добить. Ещё посмотрим. Вот что, молодые люди, разницу в возрасте не отменит ни Бог, ни воинский начальник. Извольте иметь уважение.
Хлопнула дверца, я залез в кузов, не пытаясь объяснить, что родился в Риме в десятом году после Рождества Христова. По меркам смертных, мне давно положены покой и пенсия. Вечный покой.
Ехали долго, медленно и по отвратительным дорогам. Затратили больше суток на плёвое, в общем‑то, расстояние. На одной из многочисленных остановок спросил Григорьича, что он забыл у республиканцев.
— Не могу сказать, что они мне по душе. Марксисты вообще напоминают тех, кто красный террор учинили.
Копец недовольно засопел, а белый продолжил.
— Однако же я офицер Русской императорской армии. Мир кто с германцем подписал — большевики. Моя армия войну не закончила. Подробности нужны? Одной достаточно. Мы никакой химии не держали. В битве тоже должны быть свои законы и ограничения, человечьи и Божеские. Я под Гродно служил, когда кайзеровцы на нас газы пустили. А иприт и хлор, молодые люди, не разбирают — армеец ли в окопе или партикулярный в квартире. Куда ветёр унёс, там и смерть. А уж сколько выживших, но не жильцов, с обожжёнными лёгкими! Словом, не имеет германская нация права на существование. Мало их англичане с французами в Версале прижали. Такое дело. Поэтому как Гитлер заявил про помощь другу Франко, я сюда примчался. Стар уже, в окопах не боец. Стало быть, военный переводчик да советник. Ещё вопросы, господа красные соколы?
У меня не нашлось. Недобитый белогвардеец имеет мотивацию того же типа, что и меня в преисподней снабдили. Он воюет не за, а против. Но тёзка не угомонился.
— А немца раздавим, против красных пойдёшь, белая шкура?
— Пусть вас это не тревожит, юноша. Вы даже не представляете, насколько трудно Германию одолеть, раз ей ожить позволили. Не забывайте, вы такие же русские, заблудшие, и наша Гражданская война — сплошная ошибка. Со временем сами поймёте.
Кого же он мне напоминает? Всепрощенец… Но Копецу не до тонких материй, партия и правительство учат оставлять за собой последнее слово.
— Для вас — точно, ошибка. А Красная Армия Ленина — Сталина доказала свою правоту!
Я не стал встревать с разъяснениями о главенствующей роли Троцкого в Красной Армии времён Гражданской войны и о неоднозначности происходившего в России. Парень хороший, простой как рубль, ему ни к чему историческая правда. Только вперёд — и к чёрту детали.
Наш недобиток прав, у германской нации в числе иных качеств есть уникальная способность вызывать к себе жгучую ненависть других народов. Ничто так не объединяет Европу, как повод набить немцу морду.
Аэродром Альбасеты встретил нас на рассвете пейзажем авиационной свалки. По нему явно франкисты прогулялись, но и до них тут не слишком роскошно было.
Григорьич перекинулся парой слов с человеком в гражданской одежде, представленным капитаном республиканской армии Хименасом. Нашу парочку обозвал «авиадорес русос». Испанец обрадовался.
— Вива русия! — улыбка стала ещё шире. Но когда узнал, что соколы уже здесь, а крылья — увы, посмурнел.
Он устроил экскурсию. Краса и гордость местной бомбардировочной авиации — пассажирские «Фоккеры» F. VII двадцать лохматого года выпуска — наличествуют в количестве 2 (двух) штук. В пять рядов и семь шеренг. Да, на них поставили турели и присобачили бомбовую подвеску, но моторы изношены, запчастей нет. Короче, бомбардировщиков нет.
Не намного моложе «Ньюпоры» NiD 52, французские истребители, безнадёжно устаревшие лет пять назад. Их десяток, только половина — сравнительно исправных, пилотов не хватает. Отправили в СССР на учёбу ещё до войны, не дождались…
— Так мы же лётчики! — дёрнулся Копец.
— Отлично, камарадос! В Альбасете казармы резервистов, фалангисты бомбят его с десяти до одиннадцати утра как по расписанию. Прикажу готовить два «Ньюпора» к полёту!
Даже Григорьич удивился. Я же накинулся на напарника чуть не с кулаками.
— Совсем сдурел, военлёт? Эти гробы хотя бы проверить в воздухе нужно!
А он так небрежно:
— Вот в бою и опробуем. Или ты собрался жить вечно?
Ну почему у этих русских не бывает разумной середины? Или «снижаем аварийность», или очертя голову тигру в пасть. Спросил Ванятку, он лишь плечами пожал, насколько это возможно для души, отключённой от управления телом. Кажется, я догадался. Если разобьёмся вдрызг, здесь за аварийность никто не вздрючит, это крайне впечатляющая причина.
Прибежали механики, засуетились. Неторопливо вышел худощавый мужчина в гражданских брюках и рубахе, рука забинтована и на перевязи. Тонкие усики, лицо интеллигентное. Похоже — офицер. Какого дьявола они форму не носят? Потом выясню.
— Салуд, русия!
— Салуд, амиго, — ответил я и тут же был зачислен в ряды спецов по местному языку. Во всяком случае, наш переводчик вместе с Хименосом взяли на себя Копеца, а раненый повёл меня к другой птичке.
— Капитан Хуан Алонсо. Это — мой «Ньюпор».
Он сопроводил речь красноречивыми жестами, даже Ванятка понял. На обшивке машины заплаты. Вот откуда ранение Алонсо. Надо же, в таком состоянии посадил. Не уверен, что, будучи вполне здоровым, я справлюсь с аэропланом. А воевать на нём…
Через полчаса у кабины появился Копец.
— Скажи, Бутаков, ты на И — пятом летал?
— Не — а.
— «Ньюпор» на него больше чем на И-15 похож. Догнать франкистов разве что с пикирования получится. В десять набираем высоту и ждём. Скажи честно, сколько в этом году налетал?
— Четыре часа.
— Не густо. Я — куда больше. Значит, иду первым. Если старушки «Арадо» пожалуют, с ними порезвимся. Хуже, если «Юнкерсы» пятьдесят вторые. На прикрытии могут быть «Хейнкели» или «Фиаты», не менее четырёх штук.
— Тогда нам точно — капец.
— Не звизди раньше времени. С высоты кидаемся на бомберов. Потом нас догоняют истребители. «Ньюпор» — тихоходный, наверняка круче горизонтальный вираж закладывает. Главное — головой верти и не катись по прямой, если гад тебе в хвост зайдёт.
С таким запасом авиационной и житейской мудрости я скинул коричневый пиджак из закромов НКВД, нацепил испанскую лётную куртку и подогнал лямки парашюта. Без чего‑то в десять утра механик Хосе завёл мне мотор, по старинке дёргая рукой за лопасть винта. Прогрелись, и я за «Ньюпором» Копеца потянулся на взлёт.
Сравнить поведение француза с И-15 не могу, я и советский самолёт плохо знаю. Одно очевидно — видимость куда лучше. Верхнее крыло прямое, без изгиба а — ля «Чайка», нижнее очень короткое. Пулемётов два, калибр 7.7 мм, скорострельность не ахти. Они находятся передо мной, должны стрелять через винт. Ну, или по винту, если синхронизатор откажет. Прицел совершенно другой, примитивный до ужаса. Хотя — какая разница, если вообще ни разу в жизни в воздухе не стрелял. А на земле — только из ТТ, да из лука когда‑то. Воин, мать вашу, гроза франкистов — фалангистов.
Плавными кругами мы забрались в прохладные три тысячи метров. Небо — ни облачка надо всей Испанией. Хорошо для загара, плохо для бегства. В облака не спрячешься при их отсутствии.
На среднем газу попривык к управлению. Машинка медлительная, но чуткая. Зато больше двухсот в горизонтали не хочет, хоть плачь.