Он снова сунул «беломорину» в пасть. Дурацкая привычка. После первой утренней папиросы никакой радости. Могу разом его отучить, но не хочу выделяться среди красных командиров, дымящих поголовно.
«Слышал средневековые сказки о людях, одолеваемых бесами? Твой случай».
— Х…ня какая‑то, — вежливо парировал Ванятка. — Сам говоришь, сказки.
«Давай не привлекать внимания, ладно? Матюгаешься при пионерах. Просто чётко думай, я твои мысли слышу».
«Все? И… эти?»
Ну да, я теперь знаю срамные и постыдные тайны партнёра. Что и не стал от него скрывать.
Лейтенант подпрыгнул как ужаленный.
«Хорошо, что не можешь никому рассказать».
Ах ты мой самоуверенный. Мало квартиранта в голове, узнай теперь следующую тайну — кто в домике главный. Пионеры прошли уже, но обернулись, когда краса и гордость РККА — сталинский сокол — начал плясать и напевать «айн — цвай — драй, фрау — мадам». Я им подмигнул, самодеятельность, мол, приходите в клуб, и те радостно повалили дальше.
«Ты германский шпиён! Влез в голову красного командира и теперь секреты выведаешь? Не бывать такому».
«Будь я шпионом, лучше бы кого‑то из баб твоих вербанул. Ты по пьянке и так любые секреты выбалтываешь. Пол — улицы знает количество самолётов и лётчиков в бригаде. В смысле — женская половина. Как насосёшься, совсем болтовню не удерживаешь».
«Даже не стесняешься, буржуйская морда!»
«Осторожнее, напарник. Морда у нас одна на двоих. И болт, кстати, тоже. Заметил шанкр на нём? Точно не уверен, но, по — моему, это сифилис. Небось, и Лизу уже наградил, и кучу подружек».
Комсомолец примолк. В бурном ворохе мыслей, мешанины голых задниц, нагих грудей и влажных распущенных волос я не смог выделить ничего конкретного. Потом одно из женских лиц, довольно некрасивое, перекрыло остальной женский секс — батальон.
«Нинка — буфетчица в Ростове. Точно она, с — сука!»
«Тебя кто‑то заставлял трахать буфетчиц и прочую сферу обслуживания населения? Получается — Нинка виновата, а не распутный образ жизни?»
Ванятка заскучал. Потом выдал очередную глупость.
«Всё равно, завтра в лазарет сдаваться. Заодно к мозгоправу надо. Про голос в голове. Вылечат. Жалко — с авиации точно спишут».
«Эй, касатик! Про списание из ВВС не смей и думать. Иначе как мы буржуйскую гадину одолеем?»
Живое удивление, надежда, недоверие, переходящее в глубокий скепсис.
«Хочешь сказать, что ты — не германский шпион?»
«Ну, это было только твоё предположение. Сказано тебе — бес вселился. Я и есть тот самый бес. Обещаю веселье».
Он бы обхватил голову руками. Но моя воля, девятндацативекового существа из преисподней, неизмеримо мощнее. Ладони опустились вниз. Его сковал ужас бессилия.
«Выходит — к батюшке надо? Я же член ВЛКСМ, председатель первичной комсомольской ячейки! Мне не положено…»
«Не поможет батюшка. Раньше были такие умельцы, назывались экзорцисты. Они приблудную нечисть изгоняли. Только я не случайно к тебе попал, а с миссией».
«Чем же я так знатен?»
«Прости, неточно выразился. Именно в нужный момент ты, законченный грешник, пьяница, враль и изменщик без креста на теле, сказал: дьявол меня забери. Нам, скромным агентам загробного мира, красный командир аккурат и понадобился. Поэтому моё появление в России — на то высшая воля и специальная миссия. А что именно в тебя влетел, виноваты неправедная жизнь и длинный язык».
Ну, и стечение обстоятельств. Ровно также эсесовские уроды из Анэнербе могли прихватить любого из сотен тысяч других тружеников преисподней, забывших обвеситься амулетом.
«Твою мать…»
«Моя не причём. А твоя явно недоработала в воспитании. Стоп, ты же детдомовский? Извини. Буду тебе родной матерью, подвоспитаю грешника. Поверь, отрабатывать грехи в загробной карьере куда неприятнее».
Я поднялся, растоптал тлеющий бычок и неторопливо пошагал домой, не возвращая бразды правления председателю первичной ячейки. Он примолк, потом робко спросил:
«Выходит, рай и ад взаправду есть? Комсомолец не может в это поверить. Товарищ Карл Маркс говорил…»
«Знаю, видел товарища. Был на экскурсии в зоне для особо одарённых. Ему две тысячи лет выписали, не рекорд, но близко к нему. Отвечаю на вопрос: нет ни рая, ни ада в библейском понимании. Это одно и то же. Людей не бывает безгрешных. Поэтому на пути к Божьей Благодати всем приходится грехи отрабатывать, тяжким трудом и умерщвлением плоти, попросту — мучительными истязаниями. Кому‑то достаточно пары ударов кнутом да проникновенных бесед, и добро пожаловать к Высшему Престолу. Тебе, грешнику мерзкому но мелкому, лет двести хватит за глаза. Отъявленных злодеев превращают в охрану преисподней. Мы пытаем грешников, а сами получаем ещё более мучительную боль. Если бросаем обязанности — нутро разгрызает просто нестерпимо. Моим начальникам мало показалось, отправили сюда с германцами воевать. Врубаешься?»
Ванятка утонул, погребённый лавиной непривычных сведений. Перед самой калиткой пискнул:
«Сколько же тебе валили?»
«Две тысячи без права условно — досрочного, там — как сложится. Вероятно, три потяну. Марксу и не снилось. Только не допытывайся за что. Не люблю рассказывать».
Глава четвёртая. Метаморфозы красного сокола
Бесам тоже требуется отдых. Душа у нас в основе и по сути человечья. Вернувшись в страну победившего социализма около пяти утра, я обнаружил зарёванную Лизу. Её глаз украсил фингал, быстро набирающий лиловый цвет. Стряхнув активного комсомольца с рычагов управления, сурово вопросил его:
«Что стряслось?»
«Спрашиваешь ещё?! А кто трахал мою жену позапрошлой ночью? Пушкин?»
«Вообще‑то ты».
«Я в отключке был!» — обиженно отрезал сожитель.
«Предпочитаешь, чтобы она спала не с мужем, а с другим сталинским соколом?»
«С мужем!! Но когда я — это я, а не ты! Понял?»
Что уж не понять.
— Дорогая Елизавета Фёдоровна, прошу извинить, что в приступе ревности, доводящей до глупости, я позволил себе руки распустить.
Она кинулась мне на шею.
— Ничего — ничего. У нас так говорят: бьёт — значит любит. И про сифилис… Тоже ничего страшного. Сегодня же схожу, анализы сдам.
Если у неё помыслы чисты как и слова, в преисподней точно не задержится. Урод ты, Иван. Да, внешне наша Лизочка не ахти, вдаль по улице парочка местных евреек поярче будет. Но любит, терпит, ждёт. Сам, наконец, её выбрал, не бегала к комсоргу, размахивая круглым животом. Объяснял же тебе, дурошлёпу, что от грехов срок в преисподней растёт. Очень долгий и мучительный срок, мне ли не знать. А через сколько‑то лет начинаешь вдруг понимать, что дело не в истязаниях. Зло, сотворённое на земле, лучше не оставлять за собой, независимо от меры наказания за него. Попробуй вмолоти эту истину в сознание красного сокола!
С трудом побрился, весь изрезался… Теперь — всё только сам. Нужно к телу привыкнуть, даже к бытовым манипуляциям. Простецкая Иванова морда глянула из зеркала, обклеенная мелкими бумажками. Будь моя воля, отпустил бы бороду.
Проводив Лизу на работу, перекусил. Старается, суженная, завтрак отменный, и командиру эскадрильи такое трескать не зазорно: мясо, яичница, творог, свежее молоко в крынке. Похоже, до моего вселения сокола так не баловали. О — па, что это у нас, Ванятка?
«Командиру 2 эскадрильи 12 авиабригады майору Подгорцеву.
Рапорт
Прошу принять во внимание, что во мне поселился иностранный шпион, сообщающий клеветнические наветы на дорогого товарища Карла Маркса. Этот шпион совершает разврат в отношении моей законной супруги Елизаветы Бутаковой, пользуясь моим отдыхающим состоянием. Прошу принять меры, так как без помощи командования справиться не могу.
Лейтенант Бутаков».
«Мудаков ты! — взревело под черепом нашего общежития, где автор эпистолярного шедевра сжался в комочек меньше булавочной головки. — В психушку захотел? Сидеть в углу и не дёргаться!»