Он плыл, не торопясь, стараясь держаться поближе к Зубнику. Тот по-собачьи молотил руками, сильно выставив голову из воды, и шумно дышал. Киммериец, если бы мог, посоветовал ему плыть поспокойней, но слуга, с непривычки, еще не верил, что вода уже держит его, и не рассчитывал силы. Река в этом месте была широкой, и Конан понял, что скоро ему придется плыть за двоих. Течение сносило их за деревню, но это было и неплохо. Уже несколько раз голова Зубника скрывалась под водой, он тут же, фыркая, выныривал с круглыми от страха глазами, уверенность стала его покидать. В подплывшего на помощь короля он вцепился мертвой хваткой.
До берега они добрались, совершенно выбившись из сил. Почувствовав под ногами топкое дно, Конан с трудом оторвал от себя слугу и, тяжело дыша и увязая в иле, побрел на сушу. Не самым лучшим местом для отдыха можно было назвать кусок глинистой почвы, покрытой жесткой травой, но Зубник раскинул руки и упал на землю, целуя ее, словно стены родного дома. Потом они еще долго отдыхали, сидя на берегу. То есть, по-настоящему, отдыхал один слуга, блаженно подставляя заходящему солнцу счастливое лицо, перемазанное глиной. Высохнув, оно стало похоже на разбитую грязную гипсовую маску, с которой при каждом движении отваливались куски. Конан в это время напряженно обдумывал планы возвращения лодки. Конечно, для него украсть лодку не составляло никакого труда, недаром одна из первых профессий, которой овладел в своей жизни киммериец, было воровство. Конан задушил бы любого, кто посмел бы прилюдно обсуждать молодые подвиги короля Аквилонии, но кое-что из опыта прошлого сейчас могло бы очень пригодиться. Идти, безусловно, нужно было одному. Зубник, конечно, неплохой парень, но хорошего вора из него не получится. К тому же киммериец все еще не мог говорить, а растолковать на пальцах такую тонкую вещь, как кража, неопытному деревенскому лекарю было делом весьма затруднительным.
Когда, наконец, стемнело, Конан со всей возможной убежденностью, на которую был способен в своих жестах, объяснил Зубнику, что уходит в деревню. Мысль, что ему предстоит остаться одному, привела парня в паническое состояние. Киммериец в очередной раз удивился, как быстро может меняться настроение лекаря — от полного блаженства до неописуемого ужаса за какое-то одно неуловимое мгновение. Вот и сейчас, узнав, что господин собирается добираться до деревни вплавь, Зубник тут же примирился с неуютным глинистым берегом и угрожающим шуршанием камышей.
— Я так думаю, и лодка наша, и денежки у толстухи этой, — заговорщически прошептал он. — Я хорошо запомнил: третий дом с того краю.
Конан коротко кивнул и растворился в темноте. Раздался короткий всплеск, еще, и наступила тишина.
Киммериец плыл, доверившись только своему чутью. Мощные взмахи рук почти не производили шума. Взошедшая луна услужливо повесила свой слабый фонарь, осветив низкий топкий берег и деревню невдалеке. Конан удивился той легкости, с которой преодолевал расстояние: он готов был поклясться, что плывет не против течения, словно кто-то остановил реку! «Не знаю, чьи это шутки, — подумал Конан, — но даже если этот гнилой моллюск Од'О решил так дешево мне помочь, благодарности все равно не дождется, и от своей смерти не уйдет». Бешенство переполняло его. По воле какого-то водяного царька король Аквилонии вместо того, чтобы милостиво править и любить жену, вынужден плыть ночью, как вор, чтобы отобрать у продажных негодяев свою лодку и вещи! Будь Конан в этот момент на суше, а не в прохладной воде, немного остудившей его пыл, сильно не поздоровилось бы жителям так и оставшейся безымянной деревни на топком берегу Хорота.
Видно, спать там ложились рано — ни в одном окне не было видно света. Свою лодку киммериец узнал сразу, даже в темноте она выделялась среди жалких низко сидящих в воде местных посудин. Как и следовало ожидать, все вещи были вытащены.
Конан вовсе не собирался удовольствоваться возвращением себе только средства передвижения, оставив безнаказанными людей, нарушивших долг гостеприимства.
Бесшумно выбравшись на деревянные мостки, ночной мститель быстро сориентировался благодаря хорошей зрительной памяти и лунному свету. Сжимая в руке кинжал и стараясь не хлюпать мокрыми досками, он подошел к злополучной харчевне. В доме не спали. Тонкие стены хорошо пропускали звуки голосов, и Конан невольно прислушался.
— До чего ж ты все-таки хилый, Бергрундий, — лениво тянул знакомый женский голос. То есть, теперь киммериец знал, что противный жирный говорок принадлежит хозяйке, неискушенному слушателю эти звуки могли показаться бульканьем на плите пригорающей каши. Трудно сказать, почему Конану виделась именно пригорающая каша, но, в любом случае, это было что-то неаппетитное. — И кости-то у тебя торчат, и все не там, где нужно.
— Да где ж тебе нужно? — спрашивал слабый мужской голос.
— А ты и не знаешь, где! — в голосе женщины появились визгливые нотки. — Такого мужика за тебя отдала! Никогда таких не встречала, ну, прям, как во сне: высокий, глазюки синие, грудь — во! руки — во! — «Интересно, — подумал Конан, видит ли хлипкий Бергрундий в темноте, что значит "во!"?» За стеной завозились.
— Ох, да ты лучше и не пытайся, а то смех один! — послышался звук падения, и женщина снова мечтательно зажурчала: — Ну, как есть — дура, такого мужика своими руками этим сушнякам отдала. Хорошо хоть денежки оставила, барахлишко кое-какое.
— Вот его-то мне и нужно, — произнес у нее над ухом тихий властный голос, и к своим воспоминаниям о синих глазах незнакомца хозяйка харчевни теперь могла смело прибавить ощущение сильных мужских рук. Ну, и холодного лезвия на шее.
Вся она была какая-то рыхлая, от страха ноги ее подкосились, Конан чуть не упал под тяжестью неожиданно обмякшей у него на руках туши. От исходившего запаха кухни и влажных немытых волос перехватывало дыхание.
— Поторапливайся, жирная, я не привык ждать, — киммериец недвусмысленно шевельнул лезвием ножа по горлу. Конечно, убивать ее Конан не собирался, но она этого не знала и теперь мелко тряслась от страха.
— Н-н-не уб-б-бивайте, г-г-господин, я все отдам, — заскулила она, — не со зла ведь, люди-то мы добрые, что поделаешь, если сушняки у нас мужчин забирают… Да и их понять можно, озлишься, если вся деревня заколдованная, ни попить, ни в руки воду взять, помереть ведь можно, они и крадут людей, те им воду и таскают… Хорошо, проезжего какого утянут, а так — все из наших… Вот и муженька моего увели, а у нас детишки…
— Семеро… — подпискнул откуда-то с пола хлипкий Бергрундий.
— Мне это не интересно, — прервал эти жалобы Конан, — верните мне деньги и вещи, лодку я и сам заберу. Живо! — прошипел он в самое ухо многодетной матери.
Слабо причитая, она быстро нашла и кожаный мешочек, и ворох одежды, и королевский меч.
— Это уж точно, не для твоего силача, — съехидничал Конан, отбирая у женщины оружие. — А на будущее запомни: не продавай так запросто своих гостей, среди них могут оказаться весьма знатные господа. Жаль, нет у меня сейчас времени с вами разбираться.
Ошарашенные супруги услышали легкое позвякивание уходящих от них монет, затем уже не таящееся хлюпанье ног по воде и громкий издевательский голос из отплывающей лодки:
— Не будь так строга с Бергрундием, женщина, раз уж у вас семеро детишек, значит, все-таки, торчит там, где надо!
Глава 9
Зубник, уже привыкший к тому, что у его повелителя пропал голос, чуть не свалился в воду от страха, когда услышал с реки хриплый рык:
— Лекарь! Давай сюда! — И острый нос лодки ткнулся в берег рядом с ним. Узнав Конана, слуга несколько раз подпрыгнул от радости и, мешком свалившись на дно лодки, возбужденно заговорил: