Лилов взглянул на меня из-под каменных век. - Может быть, случайность, а скорее всего координатор в момент выполнения решения был обесточен. Труба же, по словам свидетелей, выросла сразу после падения завода.
Лилов оглянулся на экспертов, ползающих возле трубы со своей спецтехникой. - Уже есть результаты? - По трубе никаких. Масс-детекторы, как и детекторы полей и частиц, молчат. Материал трубы науке неизвестен. Единственное, что доступно исследователям, это возможность ощутить ее материальность: на ощупь она твердая и холодная. Что касается завода... там сейчас работает бригада двигателистов и энергетиков. Посудите сами куда могла деться энергия МК-батарей? Допустить спонтанный разряд энергии в землю мы не можем, на этом месте образовался бы приличный кратер. Разряд в воздух? Был бы повышен радиационный фон... Ничего этого нет. В то же время завод полностью лишен запасов энергии. МК-батареи превратились в пыль, словно кто-то высосал из них весь гигаваттный ресурс! Лилов поморщился и отвернулся. Я его понял. Если эксперт не может разгадать причину аварии, это не только задевает его профессиональное самолюбие, но и ложится пятном на тех-сектор УАСС. Такие случаи были редки, но поднять настроение Лилова подобное соображение не могло. Как и эксперта Ларина, расследовавшего причины катастрофы на Сааремском лифте. И того, кто расследовал причины гибели чистильщиков на Ховенвипе. Не слишком ли много "редких" случаев за последние полгода?
- Спасибо, - сказал я. - Значит, по-вашему, причина аварии мгновенная утечка энергии в...
В подпространство, - с иронией закончил Лилов. - Утечка куда? Абсурд! Поговорите с физиками, может быть, в районе Пскова мы открыли новое физическое явление?
Шутка начальника экспертной комиссии была из разряда невеселых.
К нам подошел тот же парень Но имени Шара-футдин и протянул белую пластинку звукозаписи. - Адреса и телексы свидетелей аварии. Поблагодарив, я обошел завод кругом, постоял рядом с трубой, потрогал ее черную стенку: твердая, шершавая, не холодная и не теплая, но ощутимо материальная. Зато шип, вырастающий из трубы, оказался студнеобразным: при касании он вдруг потерял свои очертания, расплылся желеобразной массой и лишь через несколько секунд восстановил форму.
- Вот именно, - проговорил Лилов, наблюдая за мной. - Кстати, обратите внимание. - Он подвел меня к лесной опушке, где тоже работали эксперты. Я застыл, изумленный.
То, что я издали принял за сосны и ели, таковыми не являлись. То есть, несомненно, они были когда-то деревьями, но в данный момент представляли собой карикатуры на деревья, сплющенные, изуродованные, скрученные неизвестной силой в декорации к неизвестному спектаклю. И в то же время они были зелеными, пропитанными соками, живыми.
- Любопытно, - медленно проговорил я, вспоминая Ховенвип. И слова Лапарры о том, что события на Ховенвипе могут быть связаны с событиями на Сааремаа. - Весьма любопытно, если не сказать больше. Что ж, изучайте, мне нечего сказать, кроме... вы, случайно, не верите в колдовство?
Лилов шутку не принял, хотя я не очень-то и шутил. Назад меня вез на триере все тот же Шарафутдин, высадил на окраине Пскова, в зону действия городской транспортной сети, и умчался.
После ужина я первым делом отправился по указанным адресам свидетелей аварии на атмосферном заводе.
Первый из них, инженер-строитель Вадим Волкобоев, жил в самом Пскове, в старинном - ему было не менее полутораста лет - многоэтажном доме, первом из модульных зданий нового типа. Правда, в сравнении с современными зданиями дом выглядел несколько помпезно - все же вкусы современников отличались от вкусов строителей полутора вековой давности, да и материалы изменились, тем не менее дом был своеобразен - нечто напоминающее гроздь винограда, и неплохо вписан в ландшафт старинного города, города-памятника.
В день аварии Волкобоев работал с комплексом роботов-диггеров на расчистке левого берега Великой - предполагалось соорудить здесь пляж и водный стадион для одного из детских учебных городков Пскова.
Проверив запуск программы и убедившись, что киберкомплекс начал работу, Волкобоев собрался искупаться и в это время почувствовал охвативший его холод. К холоду прибавилось еще и ощущение невосполнимой потери - абсолютно чуждое натуре Волкобоева ощущение. Инженер осмотрелся и увидел, как над рекой, метрах в двухстах от него, атмосферный завод, к которому он привык, как к детали пейзажа, вдруг накренился, клюнул носом и врезался в берег реки.
- Ну я и побежал, - закончил Вадим, пожилой, полный, с залысинами. Переплыл, значит, реку, думал, может, спасу кого... не знал, что завод без людей. Одного, правда, встретил. Странный такой парень, быстрый, а лицо какое-то... равнодушное, что ли, безразличное. Я ему - привет, есть кто живой? А он увидел меня, обежал завод, значит, кругом и исчез. Вот и все, собственно. Потом подбежал второй, Сергей, кажется. Тут полезла эта труба, с шипением таким жутким... мы и вызвали ваших...
Я уже успел оценить способность хозяина делать в квартире уют. Исподтишка во время его рассказа пытался составить психологический портрет, отгадать главные черты характера, но то ли проницательности не хватило, то ли отвлекали мысли о случившемся, то ли Волкобоев был сложнее, чем казался на самом деле. Так и не запомнилось мне в нем ничего существенного, кроме словечка "значит".
- А ощущения ваши "морозные" когда пропали? спросил я.
- Да вы знаете, не помню. Когда плыл - было холодно, это точно, а потом... Волкобоев пожевал губами. - Не до ощущений, значит, было.
Я кивнул, вспоминая свои ощущения на сааремском пляже. Лапарра был прав, почерк аварии на заводе почти полностью совпадал с почерком катастрофы на орбитальном лифте. Ощущение холода, таинственное исчезновение энергозапаса завода и утечка энергии на лифте... разве что финалы аварий не совпадали: колючая труба, выросшая за минуту, со всем не походила на "стрекозиные крылья". А вот волшебное превращение леса в зоне аварии - это уже ниточка к Ховенвипу. Прав Ян и в том, что направил меня в Псков, это дополнительные данные к расследованию. Надо срочно послать стажера на Сааремаа, там тоже должна появиться сила, изменяющая растительность.