- Ты один?
- Один, - буркнул я. - Ближе к делу. Что-нибудь стряслось? В последнее время ты звонишь только с плохими новостями.
- Увы, стряслось. Кто-то проник в подземелья лаборатории и выкрал из "Сейфа" всю уцелевшую документацию, как расшифрованную, так и необработанную.
Мне стало жарко, голова заболела сильней.
- Постой, постой, там же наши посты, они не могли пропустить...
Гриффитс поморщился.
- Не знаю, твой инспектор разбирается сейчас в деталях. Документы исчезли, кроме тех, что мы успели забрать в "Аид". Я там был буквально за час до похищения, эксперты как раз успели расшифровать еще один документ, где сказано, что Демон реагирует на биополе, человеческие эмоции, причем на отрицательные - реакция разрушения, на положительные - реакция созидания или что-то в этом роде. Короче, у него две программы. Это все, что я помню.
Я потрогал голову, говорить было трудно, казалось, голова стала в два раза больше, я боялся потерять сознание.
- Почему вы не забрали контейнеры в свои лаборатории?
- Потому что они нетранспортабельны, кассеты записей и бумажные документы рассыпаются от любого сотрясения. Ну все, до связи, с Ромашиным разговаривай сам, я боюсь.
Гриффитс отключил канал, а я остался сидеть с ощущением своей полной непригодности к работе.
ВИТОЛЬД СОСНОВСКИЙ
Игнат отпустил меня поздно ночью. Прежде чем покинуть отдел, я позвонил Алене, разбудил ее, конечно, и лишь потом сообразил, что уже действительно поздно.
- Ты что, не мог позвонить утром? - спросила заспанная Алена, стоя перед виомом в одном пеньюаре.
- Ага, - сказал я, балдея, потом спохватился. - Извини, Аленыч, совсем плохой стал, заработался. Ты уже, наверное, спала?
- Какой сон в три часа ночи? Откуда ты свалился?
- Из управления. У нас тут, понимаешь, сложная операция намечается, вот и звоню, чтобы предупредить: завтра я могу не успеть к шести.
- Какой ты занятой! Ну никак твои безопасники не могут обойтись без тебя! Кстати, что это с тобой? - Алена заметила мое "украшение" под глазом: витальгиновая мазь сделала свое дело, но синяк был еще виден.
- Так... - сказал я небрежно, - оперативная травма.
Не мог же я сообщить, что просто не совсем удачно приложился глазом о спинку сиденья пинасса.
- Бедный мой! - посочувствовала Алена. Моих жестов, что я не один в комнате, она не замечала или делала вид, что не замечает. - Ничего, терпи, синяки только украшают мужчину.
- Шрамы украшают, а не синяки, - угрюмо возразил я. Когда Алена начинала разговаривать в таком тоне, самое лучшее было перевести разговор на другую тему. Но она не дала времени на отступление.
- Отдыхай, стажер. Готовься к своей "сложной операции". Но если завтра не успеешь к шести, я уеду на гонки с Владиком.
Виом погас. Поговорили. Не надо было звонить ей так поздно.
Я уныло пожелал спокойной ночи Игнату и его молчаливым помощникам, поплелся к двери.
- Мне кажется, Владику не стоит доверять сопровождать такую решительную и красивую девушку на гонки, - сказал мне в спину Игнат. Тебе завтра следует быть в форме. К шести, я думаю, мы тебя освободим. Отдыхай, привет Дениз.
Я спустился на пятый горизонт центра и, пока шел к залу тайм-фага, думал о том, что забросил тренировки по тайбо и вышел из формы, что завтра все мои друзья, в том числе и Алена, будут участвовать в традиционных гонках на ветроходах в Каракумах, а попаду ли я на гонки, одному Демону известно; что во вторник на ипподроме в Челтнеме разыгрывается ежегодный Челтнемский золотой кубок и не хотелось бы нарушать семейную традицию - мы каждый год с отцом посещаем скачки; что я обещал Аленке пойти с ней на эмоциомузыкальный ансамбль "Вулкан", а у Владика вполне хватит нахальства пойти вместо меня... Крутились еще какие-то мысли, но эти были главными.
Тайм-фаг равнодушно перенес меня из-под Брянска в Рязань. Влезая в кабину трехвагонного монобуса, я оглянулся. Станция тайм-фага светилась в ночи глыбой голубовато-бирюзового стекла. Сеть дорожек вокруг него была пустынна, редкие фонари не нарушали очарования темноты. На севере, в стороне парка Победы, вставали в небо башни бледного сияния и тонкие световые спицы орбитальных лифтов. Вдруг вспомнились слова Игната об "исключительной немноголюдности" Земли. Раньше я как-то не задумывался над этим, а тут подумал, что Игнат прав. В жизни Земли, как ночной, так и дневной, нет суетливости и напряжения, потому что давно исчезли многотысячные праздные толпы на улицах городов, так хорошо знакомые мне по школьному курсу истории. Пустой монобус понес меня по виадуку через Оку, а я принялся размышлять о Демоне и обо всем, что было с ним связано. Не выходил из головы случай под Новгородом, когда я так неудачно вмешался в разговор Игната с таинственным незнакомцем. До сих пор оторопь берет при одном только воспоминании о "звездолете", выросшем над разрушенным мостом. Была в нем какая-то завораживающая, как Огонь костра, притягательная сила, заставляющая всматриваться в него до рези в глазах, и в то же время было нечто отталкивающее, омерзительно живое, как... гниющее мясо, что ли! Нет, не передать словами. Жуткая штука этот "звездолет", бесконечно чужая нашей природе... и несчастная, будто выброшенная за ненадобностью квазиживая игрушка...
Дома меня встретила Дениз, на "привет от Игната" только плечом повела и молча уставилась на мое лицо. Черт бы побрал этот синяк и неудобные сиденья в пинассах!
- Как дела у вас с Игнатом? - спросил я, умываясь в ванной. - Ты на него не обижайся, если не звонит, ему и спать-то некогда.
- Вот еще, защитник выискался! - фыркнула Дениз и удалилась в спальню. Я поплелся за ней, вытираясь на ходу.
- Нет, серьезно, я же вижу твое... - Тут я заметил на столике Дениз странные голубые цветы в форме перистых звезд. - Ух ты, красота! Кто это тебе подарил?
- Кому надо, тот и подарил.
Дениз вдруг покраснела и стала выталкивать меня из спальни.
Я поплелся на кухню и уже там вспомнил, что видел точно такие же цветы в кабинете на столе у Игната. Оказывается, он успевает не только позвонить, но и цветы дарить?
Есть не хотелось, я выпил стакан клюквенного морса и с наслаждением бухнулся в чистую, благоухающую свежестью постель. Только тот достоин звания человека, кто способен оценить прелесть отдыха в чистой постели! Это с некоторых пор мое убеждение.