Тут Гея сообразила. Свистолет казался короче, потому что он двигался к ней. И прямо у нее на глазах он еще больше спрямил курс, направляясь чуть ли не вертикально вниз. Затем с его хвоста полились тонны балластной воды, и дирижабль стал подниматься все выше, пока не превратился в массивный круг на фоне желтого неба. Тогда он снова пошел вниз.
«Пар» на поверку оказался вылетающими из верхних вентиляционных отверстий херувимами, а также мириадами существ — большинство не крупнее мыши — что выпрыгивали с боков, опускаясь на концах крошечных парашютиков. Эвакуация шла полным ходом. Зрелище было устрашающее, особенно в сопровождении жуткого звука: надсадного, скорбного воя, от которого у Геи отвисла челюсть.
То был предсмертный вопль дирижабля.
Лютер стоял в одиночестве на верху стены — неподалеку от своей часовни у ворот «Голдвин». Все выходило так, будто он остался в стороне от событий.
Лютер знал, что жить ему осталось недолго. Он безропотно терпел раны, оказавшись в лапах Коллегии кардиналов папы Джоанны, долгое время после триумфа Кали удостаивался невнимания Геи. Лютер оказался вне круга приближенных — и это было больнее всего. Ибо все, чего ему хотелось, — это служить Гее.
Он наблюдал за битвой Геи со змеей. Гея победила, а он не почувствовал ни радости, ни боли.
Затем он увидел, как свой заход делает дирижабль...
И в этот самый момент, прежде чем богиня взглянула в небо, какая-то малая часть его разума, по-прежнему настроенная на мысли Геи, уловила ее сомнения.
Лютер пал на колени. Он терзал свою плоть и молился.
Разум Лютера был похож на грузовик с квадратными колесами. Понемногу двигался, но с неимоверными усилиями. Лютер напрягался, подымая свой разум на угол — и наконец тот с глухим стуком переваливался на новую мысль. Тогда Лютер снова напрягался.
«Где Дитя?» — подумал он.
Еще напрячься, поднять, и... бумм.
«Вся армия дьявола здесь, на севере». Бумм.
«Что, если все это отвлекающий удар?» Бумм. «Что, если настоящая атака последует откуда-то еще?»
Тут в самое ухо Лютеру зашептал чей-то голос. Так похоже на жену... но у него нет никакой жены. Это Гея... конечно же, это Гея.
— Ворота «Фокс» на юге, — произнес голос.
— Ворота «Фокс», ворота «Фокс», — забормотал Лютер. Вернее, не совсем то. Рот его уже превратился в такую руину, что оттуда доносилось только «хохоха хох, хохоха хох».
На станции «Голдвин» ждал поезд. Лютер забрался туда, на узкий монорельс, что бежал по верху стены.
Так, вначале должен быть паровоз. Забравшись в кабину машиниста, Лютер до упора вытянул на себя большой железный рычаг. Поезд двинулся, быстро набирая скорость.
Крис несся по лесу жил. Адаму это, похоже, нравилось.
— Быстрее, папа, быстрее! — кричал он.
Тьма была бы хоть глаз выколи, не плыви где-то впереди загадочный голубой огонек. Крису ничего не оставалось, как надеяться, что огонек указывает путь, ибо без него, даже с фонариком, он бы мгновенно заблудился.
— Догони его, папа!
«Надеюсь, не догоню, — подумал Крис. — Если я его догоню, что мне с ним дальше делать? Надеюсь, он так и будет плыть метрах в пятидесяти впереди. И еще надеюсь, что ни обо что тут не споткнусь...»
Где-то далеко-далеко послышался долгий рокочущий взрыв.
Крис задумался, что бы это могло быть.
Кельвин занял сиденье бомбардира — как раз под самым кончиком гигантского корпуса Свистолета. С головы до ног окутанный роскошными тканями, он все равно дрожал. Не по себе ему было. Кельвин никак не мог избавиться от озноба. Все, что он ел, сразу просилось назад. И почти непрерывно болела голова.
Кельвин не знал, что у него за болезнь. Диагноз, наверное, можно было поставить, а вот в своей излечимости он сильно сомневался. В чем он не сомневался — так это в том, что пришло время паковать барахлишко.
Ста двадцати шести лет Кельвину хватило с избытком. Старый и больной, он уже повидал за свою жизнь миллион с лишним оборотов Великого Колеса, и этого было достаточно.
— Почему бы тебе просто меня не выкинуть? — спросил Кельвин у Свистолета. — До могилы я и пешком дойду. А ты еще как пить дать два-три столетия проживешь.
В ответ он услышал нежный свист. Кельвин не воспринимал его в словесной форме. Там говорилось о связи, сущность которой он не смог бы объяснить ни одному человеку. Они со Свистолетом вместе росли и делили при этом нечто, о чем невозможно было рассказать ни другому дирижаблю, ни другому человеку. Вместе они были готовы и умереть.
— Ну, предложить-то я должен был, — ухмыльнулся Кельвин. Затем он откинулся на спинку сиденья, достал сигару и зажигалку, которые ему оставила Габи, и снова ухмыльнулся. На сей раз он даже прыснул со смеху. — Надо же, запомнила, — сказал он. Когда-то Кельвин курил сигары — но так давно, что почти об этом забыл.
Свежая сигара, ароматная. С удовольствием ее понюхав, Кельвин откусил кончик и щелкнул зажигалкой. Закурил, сделал затяжку. Восхитительно.
Потом он еще раз щелкнул зажигалкой и поднес ее к ткани на своем правом боку. Позади послышался глубокий свист — открывались клапана, и водород, смешиваясь с воздухом, летел прямо к Кельвину.
Взрыва он уже не услышал.
ЭПИЗОД XXI
Все дирижабли гибнут в огне. Такова их участь. Ничто другое убить их не может. Сирокко смотрела, как Свистолет опускается к Гее, которая стояла, будто парализованная, на широком деревянном мосту.
«Это по доброй воле, — напомнила она себе. — Они сами так решили».
Почему-то не помогло.
— Все на землю! — крикнула Сирокко через плечо. — Закройтесь щитами! — Повернувшись обратно, она увидела, что нос Свистолета находится уже в какой-то сотне метров от Геи и продолжает опускаться.
Тут Сирокко заинтересовало, побежит Гея или нет. Та не побежала. Богиня твердо стояла на месте и, пока колоссальный пузырь опускался к ней, заносила кулак. Удар вышел бы на славу — но кулак угодил уже в огненный шар.
Пламя вспыхнуло на носу Свистолета и облизало его бока быстрее, чем мог уследить глаз. Грохот стоял невообразимый. Огненный цветок пятнадцати километров в вышину бешено ревел в небе, а тело дирижабля, комкаясь, стало опускаться на то самое место, где прежде стояла Гея. Казалось, оно на миг помедлило, до сих пор распираемое еще не сгоревшими внутренними газами, но затем величественное падение продолжилось. Падал мертвый пузырь целую вечность.