V Неприятно жить за Москвой-рекой, да и на Петербургской стороне не лучше! Там вы точно исключены из списка живых; а как вскроется Нева, то и сидите без дела, кусайте пальцы, посматривая на Северную Пальмиру! Уж если бог привел быть жителем столицы, то, по-моему, надо терзаться в самом центре се и, хоть по треску мостовых, ежеминутно чувствовать важные преимущества своего положения. Невский проспект, Тверская, вот около чего, вот где следует се литься... Правда, меня самого берет ужас, как я вспомню, сколько раз проехал я по Тверской! Неприятно, говорю, это отступничество от божьего мира, это умничанье столичных отшельников, эгоистов в полном значении слова; еще непри ятнее иметь кабинет у жены под носом! Андрей Иванович сообразил все эти неудобства и переехал. Кабинет себе уст роил он уже не возле спальни и так далеко, что мог безмя тежно предаваться своим трудолюбивым занятиям. Ничто женское не мешало ему, никакое нежное сердце не в силах было действовать пагубно па таком благородном расстоянье. Он переехал; но не все перевез с собою. Много явилось но вого, многого не оказалось. Посещение, сделанное им, имело влияние на его вкус п на меблированье дома. И он поставил на свой письменный стол бронзовые часы, и у него на стенах висели парижские картинки. Чувство народности пострадало жестоко в этом переезде. Журналов валялось больше, повестей ни одной. Андрей Иванович взялся за ум и перестал читать. Какая-то привязанность к вещественности, ко всему искусственному, какое-то забвение удовольствий, предлагаемых матерью природой, открылось в нем. Соловья не было. Бог знает куда оп девался. Труженик, который часто, бывало, отдыхал за его пеньем, не вспомнил о нем в су матохе перевозки, а может быть, чего доброго, счел непри личным принять старого друга, повесить клетку с птицей в таких комнатах, где находились бронзовые часы и где каждое кресло работал немец. Было семь часов утра, чиновник по старой привычке сидел ужо; но сидел перед зеркалом, не в халате, а в полном облачении, в белом галстуке, только без фрака, и завязывал на шее ленту, на которой висел аннинский крест. По медлен ности, с какою делалось это дело, можно было заметить, что он никуда не едет, а так, просто, прохлаждается для пре провождения времени. Прошел час, прошло два, Андрей Иванович то наклонит зеркало, то сам наклонится к нему, то отшатнется и взглянет на него свысока, а все сидит, все смотрится. Есть такие предметы, в которых беспрестанно открываешь новые стороны; такие источники, которых никак не вычерпаешь досуха. Вместо того чтоб отправляться на службу, он начал принимать гостей. - Ну, что поделываешь? - сказал, повернувшись проворно всей Анной к какому-то посетителю, у кого па лицо и в ухватках было видно, что оп живот еще па Петербургской стороне и еще пишет. - Да ничего-с, пришел поздравить вас. Вы, кажется, изво лите ехать. Карета подана. - Нет, братец, это жена; ужасная охотница выезжать. Видел лошадок? - Видел-с. Чудесные лошади. - Зато, братец, и дорого стоят. - Да помилуйте, что ж в свое удовольствие и не заплатить денег за вещь, которая нравится! - заметил гость со вздохом. Андрей Иванович ударил его по плечу. - Правда, правда, братец, был бы ум - деньги будут. Коекто явились еще с какими-то поздравленьями, а между тем человек, лакей или камердинер, подал билет на ложу в театр. Андрей Иванович прикрикнул: - Ну, что ты несешь ко мне! Отдай на половину к Марье Ивановне.