— Неужели сын Балихайбара Марендита хочет оставить своих будущих друзей безоружными в незнакомых землях? Разве это достойно его мудрости и милосердия? — сказал Найр.
— Мне все не надо,— забыв о напыщенности и переводчике, бодро ответил Тахат. Ткнул пальцем в Варка: — Его лук, твой кинжал и,— его палец переместился на Арея,— только в знак дружбы, его меч!
«Выбрал лучшее»,— оценила Соня. К толстому вождю степняков она стала испытывать что-то вроде уважения. Пожалуй, он был достоин называться светочем знаний и кладезем мудрости, во всяком случае в собственной разбойничьей шайке. Арей задумался. Расставаться с мечом ему не хотелось. Тем более что не так давно сам бранил Хуру за потерю оружия. Наконец он махнул рукой, снял с плеча перевязь и протянул меч Тахату.
— В знак дружбы,— сквозь зубы проворчал он. Тахат схватил меч, быстро перекинул его на руки переводчика, требовательно взглянул на Варка. Тот швырнул к ногам степняка лук. Покоритель гор не шевельнулся.
— Стрелы, тупица! — прошептал сородичу Найр. Ругаясь вполголоса, Варк бросил в пыль колчан со стрелами. Тахат кивнул, перешел к самому Найру. Сунув под мышку меч Арея, переводчик поднял из пыли лук, перекинул его за спину, закрутил вокруг запястья ремень от колчана и встал за плечом своего низкорослого вождя. Найр подал ему кинжал, рукоятью вперед, по всем правилам миролюбия:
— В знак дружбы.
Тахат улыбнулся:
— Мудрость вождя Арея достойна высшей похвалы. Мои друзья могут продолжать путь.
Степняки расступились. Вытянувшись шеренгой, горды прошествовали сквозь длинный, созданный степняками коридор и затопали дальше в степь. Рядом с хмурым Ареем шел Найр, в чем-то его убеждал.
— …не было выбора…— расслышала Соня.— …потери…
Словно издеваясь, переводчик помахал добытым мечом вслед уходящим. Покоритель гор водрузил на пони свое грузное тело, подъехал к Соне.
— Могу ли я насладиться в пути сладкоречивыми звуками твоего голоса, о луноликая? — чуть склоняясь в седле, спросил он.— Или для тебя постыдна участь рассказчика?
Постыдной была продажа. Болтать попусту Соня тоже не любила, однако сопротивление только разозлило бы светоч знаний. «Ладно,— решила девушка,— пройдусь с ними, поговорю, а там…» У нее в голове уже давно созрел замысел побега. Нужно было лишь усыпить бдительность лягушкообразного вождя, раздобыть оружие и вовремя улизнуть.
— Я буду рада услужить мудрому Тахату Саббидзару, сыну Балихайбара Марендита,— подражая выспренним речам Найра, начала она, но Тахат перебил:
— Для тебя необязательно перечислять имена моих предков и мои заслуги. Можешь называть меня просто «мой господин» или «муж мой».
Соня поперхнулась. Представить толстого Тахата в роли мужа она не могла. Даже сама мысль о близости с ним вызывала отвращение. Однако в каждой стране свои порядки, и до поры до времени им нужно подчиняться. Ради собственного блага. «От слов еще никто не помирал»,— решила Соня и выдавила:
— Что хочет слышать… господин?
— Повернись,— коротко приказал Тахат. Соня подчинилась. Краем глаза она заметила выскользнувший из рукава Тахата кинжал. «Не понравилось, как я произнесла «господин»?» — ожидая прикосновения холодной стали, подумала она, но вдруг почувствовала, что стягивающая запястья веревка лопнула. Пошевелив освобожденными руками, она оглянулась на Тахата. Тот убирал нож в складки одежды.
— Я желал бы услышать…— начал он.
В дороге выяснилось, что Тахат хочет слышать все: откуда Соня пришла, кто ее отец и мать, где она побывала, каковы порядки в странах за Кезанкийскими горами, как там обустроено войско, где живут люди, сколько жен имеют тамошние правители, как часто они молятся своим богам и все прочее, вплоть до самых бытовых мелочей. От усталости, голода и долгих рассказов Соню шатало. Она не признавалась Тахату, что уже еле переставляет ноги, но шла, уже слегка придерживаясь за стремя его пони. Тахат этого не замечал. Его маленькие глазки были мечтательно устремлены на горизонт, пухлые губы шевелились, повторяя за Соней ее слова. Сзади, поднимая тучу пыли, плелось войско. Последними в крытых повозках ехали дети. Женщины шли рядом с повозками, причем поклажа на их плечах была даже потяжелее мужской.