— Поживем — увидим. Расскажи мне о лагере.
Мальчик раздраженно вздохнул.
— Двенадцать хижин. Восемь рабочих дымоходов…
— Почему так?
— Это хижины более высокопоставленных гришей.
— Хорошо. Что еще?
— Улле богат, но его руки в мозолях. Он сам выполняет всю работу. А еще хромает.
— Старая или новая травма?
— Старая.
— Это догадки?
Эрик скрестил руки.
— Его ботинок истерт сбоку, а значит, он давно хромает на эту ногу.
— Продолжай.
— Он соврал насчет старейшин.
Его мать склонила голову набок, ее черные глаза заблестели.
— Соврал?
— Никто из них не голосовал за твое присутствие на собрании, но улле настоял на этом.
— Откуда ты знаешь?
Он замешкался, потеряв уверенность.
— По интонации его голоса и по тому, как старейшины держались в сторонке от него, пока мы спускались по холму.
Она встала и смахнула волосы с его глаз.
— Ты читаешь потоки власти так же четко, как другие — график приливов и отливов, — сказала мать с нотками восхищения. — Это сделает тебя великим лидером.
Мальчик закатил глаза.
— Что-нибудь еще? — спросила она.
— В хижине ужасно воняет.
Мать рассмеялась.
— Это из-за животного жира. Вероятно, оленьего. Северяне используют его для ламп. Могло быть и хуже. Помнишь болото рядом с Кобой?
— Я почти уверен, что дело было не в болоте, а в одном вонючем сердцебите.
Она преувеличенно передернулась.
— Так что ты думаешь, сможешь вынести жизнь здесь?
— Да, — твердо ответил Эрик. Он вынесет что угодно, лишь бы они провели целых три месяца в одном месте.
— Хорошо, — она поправила серебристые меха, достала массивное гранатовое кольцо из сумки и надела его на палец. — Пожелай мне удачи на собрании. А ты что будешь делать, пойдешь гулять?
Он кивнул и тут же ощутил прилив нежеланной тревоги.
Мать ущипнула его за подбородок.
— Будь осторожен. Не позволяй никому…
— Я знаю. — Разрез не единственный секрет, который они таили.
— Просто дождись, когда будешь достаточно сильным, — наставляла она. — Когда научишься защищаться. И помни, ты…
— Эрик. Я знаю. Чего я боюсь, так это забыть собственное имя.
— Твое имя написано здесь, — она похлопала себя по груди. — Выгравировано на сердце. Просто не позволяй никому его прочесть.
Он смущенно заерзал.
— Знаю.
— Знаю, знаю, — передразнила она. — Что ты каркаешь, как ворона? — Мать легонько подтолкнула его. — Возвращайся до наступления темноты.
После тусклого освещения хижины мир снаружи казался невыносимо ярким. Прищурившись, Эрик наблюдал, как его мать идет к длинному домику, в котором собирались старейшины, а затем направился в лес. Лесные деревья нравились ему больше всего, поскольку всегда оставались зелеными и пахли соком. Казалось, тут по-прежнему царило лето, словно солнце закопалось в каждом грубом стволе и стало его теплым, дремлющим сердцем.
Он пошел по склону холма на север лагеря, но замешкался, когда деревья начали редеть. Неподалеку виднелась поляна и слышался смех. Эрик заставил себя идти дальше.
На берегу ручья играли две девочки. У обеих были светлые волосы и голубые глаза — распространенный окрас среди фьерданцев, живших рядом с границей.
— Осторожно, Сильви! — крикнула девочка постарше, пока вторая перепрыгивала с камня на камень и смеялась. Заметив Эрика, обе притихли.
— Привет, — робко поздоровался он, а затем попробовал еще раз на фьерданском: — Айор.
— Мы говорим на равкианском, — сказала высокая девочка, хоть и с фьерданским акцентом. Она выглядела ровесницей Эрика, может, чуть старше. — Сильви, прекрати. Быстро иди сюда!
— Нет! — радостно взвизгнула младшенькая и вновь прыгнула над бегущей водой. — Смотри, Анника!
Эрик прошел немного выше, чтобы изучить воду на порогах, и сел на камень. Затем поднял палку и окунул кончик в ручей, чувствуя силу течения. Он ждал. Они непременно подойдут. Как всегда. Но сейчас он нервничал больше, чем обычно. Эрик давно перестал пытаться завести друзей там, куда наведывались они с матерью — какой смысл, если они всегда быстро уходили? Посему теперь он не до конца понимал, как себя вести.
Спустя пару минут он увидел боковым зрением, что к нему прыгает Сильви.
— Ты — сын Лены?
Эрик кивнул.
— Ты тоже умеешь делать ту штуку? Как она?