К ним навстречу вышла группа мужчин.
— Кто они? — спросил Эрик, следуя за матерью вниз по тропинке.
— Они зовут себя старейшинами, — она посмеялась. — Кучка стариков, которые вечно поглаживают бороды и хвалят друг друга за свою мудрость.
Улле было легко узнать среди них. Не мужчина — настоящий великан! Его широкие плечи облекали черные шкуры, рыже-золотистые волосы были заплетены и доставали чуть ниже плеч, как принято на севере. На фьерданском «улле» значило «вождь». От равкианцев в них мало что осталось.
— Добро пожаловать, Лена! — басовито поприветствовал улле, направляясь к ним. Эрик практически пропустил мимо ушей новое имя матери. Для него она всегда была «мама», «мадрая». — Как прошло ваше путешествие?
— Утомительно.
— Вы срамите меня как хозяина. Старейшины с радостью бы отправили людей и лошадей, чтобы забрать Эрика.
— Ни со мной, ни с моим сыном не нужно нянчиться.
Но Эрик знал, что дело не только в этом. Он давно понял, что существовала вторая Равка — тайная страна скрытых пещер и пустых карьеров, заброшенных деревушек и забытых пресноводных родников. Места, в которых можно спрятаться от бури или атаки, куда можно попасть одним человеком, а выйти замаскированным под другого. Если бы старейшины отправили с его матерью своих людей, ей бы пришлось рассекретить их засидку, а она никогда не выдавала укрытие или возможный путь для отступления без надобности.
Улле повел их в хижину и отодвинул сшитые лосиные шкуры, за которыми прятался зазор между дверью и грубой деревянной притолокой. Внутри было уютно и тепло, хоть и сильно воняло мокрой шкурой и чем-то, чего Эрик не узнал.
— Пожалуйста, чувствуйте себя как дома, — сказал улле. — Сегодня мы поприветствуем вас пиром, но скоро начнется собрание старейшин, и для нас будет честью, если ты тоже его посетишь, Лена.
— Неужели?
Улле стушевался.
— Некоторые из них против, чтобы на встрече совета присутствовала женщина, — признал он. — Но они были в меньшинстве при голосовании.
— Честность — всегда похвальна, улле. Теперь я знаю, скольких дураков мне придется переубедить.
— У них свое видение, а ты не только женщина, но и… — он прочистил горло, — они боятся, что ты в некотором смысле противоречишь природе.
Эрик ничуть не удивился. Когда остальные гриши узнавали силу, которой обладали они с матерью, то за этим следовало всего две реакции: страх или алчность. Либо они бежали от нее, либо желали завладеть ею. «Таков баланс, — всегда говорила его мать. — Страх — могущественный союзник, но если подкармливать его слишком часто, наделить слишком большой силой, он обернется против тебя». Она предупреждала, что, демонстрируя свои способности, нужно соблюдать осторожность и никогда не делать этого в полной мере. Она уж точно никогда не использовала разрез, если ситуация не была критической.
Для него это не проблема, горько подумал Эрик. Он пока не освоил разрез, в то время как его матери это удалось, когда она была вдвое моложе него.
Она вскинула бровь.
— Первые люди считали медведей — монстрами. Моя сила незнакома, а не противоестественна.
— Медведь так или иначе опасен, — заметил улле. — У него все равно есть когти и клыки, чтобы раскромсать человека.
— А у людей есть копья и сталь, — резко парировала она. — Не пытайтесь изобразить из себя беспомощных жертв, улле.
Эрик заметил вспышку ярости на лице мужчины от ее неуважительного тона. Но затем он рассмеялся.
— Мне нравится твоя свирепость, Лена, но сжалься над стариком.
Мать Эрика почтительно склонила голову.
— Что ж, Эрик, — обратился улле, — как думаешь, тебе будет тут комфортно?
В его глазах была смешинка, и мальчик знал, что должен улыбнуться.
— Дер гит фэр растьель, — ответил он традиционным приветствием на фьерданском, а затем повторил на равкианском: — Мы благодарны за ваше гостеприимство.
Улле это будто слегка позабавило, но он ответил, как подобало обычаю:
— Фель хольм фэ кооп дьет. Наш дом — ваш дом.
— Почему вокруг лагеря нет ограждения? — поинтересовался Эрик.
— Тебя это беспокоит? Жители деревни почти не знают о нашем существовании — и уж точно не знают о нашем естестве.
«Но кто-то же знает, — подумал Эрик. — Так мы вас и нашли». Так они всегда находили гришей. Следовали за легендами, шепотом, преданиями о колдунах и ведьмах, о демонах в лесу. Подобные сказки привели их к племени шквальных, расположившихся вдоль западного берега, к бабе Агнешке с ее пещерой, полной зеркал, к Петру из Бревна́ и Магде из черных лесов.
— Мой сын задал правильный вопрос, — сказала его мать. — Я не видела укреплений, а на карауле стоит лишь один мужчина.
— Если возвести стены, люди начнут любопытствовать, что мы скрываем. Наши дома неспроста низкие. Мы не делаем набеги на деревенские поля или фермы и не опустошаем их леса от дичи. Лучше, чтобы они нас не замечали, чем думали, что у нас есть что-то, чего они хотят.
«Так у вас и нет. И никогда не будет». Так было везде, куда бы они ни шли. Гриши жили в лагерях и заброшенных шахтах, прячась в туннелях. Эрик повидал островное государство Керчию и библиотеку Кеттердама, его широкие дороги и водные пути. Видел храмы Амрат Ена и большую крепость Ос Альты, защищенную прославленными двойными стенами. Они выглядели прочными, надежными — оплотом против ночи. А вот места, как это, казались почти нереальными, словно могут исчезнуть в небытие, и никто и не заметит.
— Здесь вы в безопасности, — заявил улле. — А если останетесь до весны, мы сможем посмотреть на белых тигров в вечном морозе.
— Тигров?
— Может, тогда я заслужу от тебя искреннюю улыбку, — улле подмигнул. — Мой сын все уши прожужжит тебе о них.
Как только он попрощался и ушел, мать Эрика села на край матраса. Его подняли с пола, чтобы было не так холодно, и закидали одеялами и шкурами — еще один признак уважения.
— Ну? — спросила она. — Что думаешь?
— Мы можем остаться до весны? — Эрик даже не скрывал своего рвения. Перспектива увидеть тигров превозмогла над осторожностью.
— Поживем — увидим. Расскажи мне о лагере.
Мальчик раздраженно вздохнул.
— Двенадцать хижин. Восемь рабочих дымоходов…
— Почему так?
— Это хижины более высокопоставленных гришей.
— Хорошо. Что еще?
— Улле богат, но его руки в мозолях. Он сам выполняет всю работу. А еще хромает.
— Старая или новая травма?
— Старая.
— Это догадки?
Эрик скрестил руки.
— Его ботинок истерт сбоку, а значит, он давно хромает на эту ногу.
— Продолжай.
— Он соврал насчет старейшин.
Его мать склонила голову набок, ее черные глаза заблестели.
— Соврал?
— Никто из них не голосовал за твое присутствие на собрании, но улле настоял на этом.
— Откуда ты знаешь?
Он замешкался, потеряв уверенность.
— По интонации его голоса и по тому, как старейшины держались в сторонке от него, пока мы спускались по холму.
Она встала и смахнула волосы с его глаз.
— Ты читаешь потоки власти так же четко, как другие — график приливов и отливов, — сказала мать с нотками восхищения. — Это сделает тебя великим лидером.
Мальчик закатил глаза.
— Что-нибудь еще? — спросила она.
— В хижине ужасно воняет.
Мать рассмеялась.
— Это из-за животного жира. Вероятно, оленьего. Северяне используют его для ламп. Могло быть и хуже. Помнишь болото рядом с Кобой?