Не переставая плакать, она ударила Эрика камнем по голове. В его правом виске вспыхнула боль, перед глазами все расплылось. «Только не теряй сознание». Он помотал головой, несмотря на прилив агонии от этого действия. Увидел, как Анника вновь замахивается камнем. Тот стал влажным от его крови.
В нее врезался порыв ветра, и девочка заскользила по льду.
— Нет! — крикнула она. — Он мой!
Лев мчался к Эрику. В его руке возник нож. Эрик знал, что его сила будет принадлежать любому, кто его убьет. Так работали усилители. «Никогда не позволяй им прикасаться к тебе». Потому что, чтобы раскрыть таящийся в нем дар, достаточно одного прикосновения. Достаточно, чтобы превратить его из мальчика в ценный приз.
Анника снова подняла камень. Этот удар разобьет ему череп. Эрик сосредоточился на топоте ботинок Льва, на трещинах, расходящихся от них. Вытянул ноги, а затем резко ударил коленями о слой льда. Тщетно. Несмотря на тошноту, он попробовал снова. Его колени с болезненным хрустом врезались в лед и пробили поверхность. Анника плюхнулась в воду, и камень выпал из ее рук.
Эрик высвободился и нырнул, ничего не видя, кроме темноты. Яростно заработал ногами. Он понятия не имел, в каком направлении плыл, но ему было необходимо выплыть на берег прежде, чем Анника вновь заморозит пруд. Его ноги коснулись дна, и Эрик буквально выполз на мелководье. Вокруг его лодыжки сомкнулась рука.
Анника прыгнула на него сверху, придавливая своим весом. Мальчик закричал и забился в ее руках. Затем Лев оттолкнул ее и схватил Эрика за рубашку, поднимая нож. Все кричали. Эрик даже не знал, кто его держит. В его грудь вжалось колено. Кто-то вновь окунул его голову под воду. Та заполнила его нос и легкие. «Я умру. Они разберут меня на косточки».
В жуткой, приглушенной подводной тишине он услышал голос матери — злобный, как удар хлыста. Она всегда требовала от него большего и теперь твердила, чтобы он боролся. Она произнесла его настоящее имя, которое использовала только во время тренировок — имя, выгравированное на его сердце. Сердце, которое еще не перестало биться. Сердце, которое по-прежнему жило.
Собрав остатки воли в кулак, Эрик высвободил руку и ударил вслепую — со всей силы, со всем ужасом и гневом, со всей надеждой, которая родилась и умерла в этот день. «Пусть я хотя бы оставлю зарубку на этом мире, прежде чем покину его».
Тяжесть исчезла с его груди. Эрик попытался сесть, давясь и жадно втягивая воздух, из его рта брызнула вода. Он зашелся приступом кашля, но затем все же сделал прерывистый, болезненный вдох и осмотрелся.
Лев плавал лицом вниз, из глубокого косого пореза, идущего от его бедра прямо через грудь, точила темная кровь. Его рубашка порвалась, открывая вид на бледную кожу, напоминавшую рыбье брюхо в белом сиянии луны.
По другую сторону он него распласталась Анника, ее глаза округлились от паники. От ее плеча через горло шла глубокая рана. Девочка прижала руку к шее, пытаясь остановить поток крови. Ее пальцы и рукав окрасились алым.
Эрику наконец-то удалось сделать разрез, который рассек их обоих.
— Помоги мне, — просипела Анника. — Пожалуйста, Эрик.
— Это не мое имя.
Она не шевелилась. Мальчик сел и смотрел, как ее глаза становятся стеклянными, а рука вяло сползает с шеи. Наконец она плюхнулась на спину, ее пустой взгляд был устремлен на луну. Он наблюдал, как оставшиеся куски льда, качающиеся на поверхности, медленно тают. Голова пульсировала и кружилась от боли. Но мать научила его мыслить ясно в любой ситуации, даже когда он не знал, хочет ли этого.
Всю вину повесят на него. Не важно, какими были намерения Анники и Льва, все равно виноват будет он. Старейшины приговорят его с матерью к смерти и отдадут их кости улле или какому-то другому высокопоставленному гришу. Если только он не даст им другую мишень для ненависти. Значит, нужна рана посильнее. Смертельная.
Эрик потерял много крови. Возможно, он этого не переживет, но мальчик знал, что нужно делать. Знал, что может сделать сейчас. Повсюду вокруг него находились улики.
Он дождался, пока небо не посветлело. И лишь тогда призвал тени и вытащил из них темный клинок.
Когда улле и его люди обнаружили Эрика на берегу, он дал им нужные ответы — правду, которую они сами хотели увидеть в трупах своих детей, в глубоких порезах, которые, без сомнений, могли оставить только мечи отказников.
Пока его несли к лагерю, он потерял сознание, и лишь спустя долгие часы пришел в себя в уютной маленькой хижине. Его мать сидела рядом, но ее лицо было испачкано кровью и пеплом. От нее пахло костром. В углу сидел улле, спрятав голову в руки.
— Он очнулся, — сказала его мать.
Улле резко поднял взгляд и встал.
Мать Эрика прижала чашку с водой к губам сына.
— Пей.
Улле навис над кроватью мальчика. Его изможденное лицо было покрыто сажей.
— Ты в порядке? — спросил он.
— Нет, но будет, — уверенно заявила мать Эрика. — Если постоянно промывать его раны.
Мужчина потер усталые глаза.
— Я рад, Эрик. Я бы не вынес еще одной… еще одной смерти за один день.
Он протянул руку, но мать Эрика схватила его за рукав.
— Оставь его в покое.
Улле кивнул.
— Скоро нам придется уходить. После того, что мы вчера сделали, слух быстро распространится. Будут последствия.
Мать Эрика прижала влажное полотенце к его лбу.
— Как только он наберется сил для дороги, мы уйдем.
— Ты можешь занять место среди нас, Лена. Будет безопаснее путешествовать вместе…
— Однажды ты уже обещал нам безопасность, улле.
— Я думал… я верил, что могу ее обеспечить. Но, быть может, для таких, как мы, не существует безопасных мест. Я должен позаботиться о жене… — его голос сломался. — И о Льве. Простите.
И с этими словами он стремительно вышел из хижины.
Повисла тишина. Мать Эрика снова намочила ткань и выжала ее.
— Очень умно, — наконец сказала она. — Использовать разрез на себе.
— Она заморозила пруд, — прохрипел мальчик.
— Смышленая девочка. Сможешь еще попить воды?
Ему удалось, хоть голова и сильно кружилась.
Когда Эрик вновь обрел силы, то спросил:
— Деревня?
— Они отказались выдавать тех, кто напал на вас, так что мы убили всех.
— Всех?
— Всех мужчин, женщин и детей. А затем сожгли их дома дотла.
Он закрыл глаза.
— Мне жаль.
Мать легонько встряхнула его, заставляя посмотреть на себя.
— А мне нет. Понимаешь? Я сожгу тысячу деревень, пожертвую тысячами жизней, лишь бы уберечь тебя. Если бы ты не соображал так быстро, на том кострище были бы мы, — затем ее плечи поникли. — Но я не могу ненавидеть тех детей за то, что они пытались сделать. Наш образ жизни, вернее то, к какому образу жизни нас принуждают… это толкает на отчаянные меры.
Лампа наконец догорела. Его мать легла подремать.
Снаружи доносились грустные голоса, сливающиеся в траурную песню, пока горел погребальный костер и гриши молились за Аннику, Льва и отказников в дымящихся руинах долины внизу.
Должно быть, мать их тоже услышала.
— Улле прав. Для нас нет безопасного места. Нет пристанища.
И тогда он понял. Гриши жили как тени, откидываемые на поверхность мира, при этом ничего не касаясь. Им не оставалось выбора, кроме как менять свои очертания и забиваться по углам, гонимые страхом, как тени — солнцем. У них не было ни безопасного места, ни пристанища.
«Но оно будет, — пообещал он себе во тьме, выводя новые слова на своем сердце. — Я сам его создам».