А что если мне прямо сейчас провести эксперимент? Подопытный есть. И ему мой опыт точно не повредит, а вот помочь авось и сможет. И я был совсем не против помочь Смертину. Признаться, его характер меня подкупил. Я даже собирался всучить ему задаток. Хороший задаток, чтобы он смог купить себе медицинские препараты.
— Уважаемый, — обратился я к Смертину. — Отложи карандаш. Я вижу, что никакая болезнь не способна заставить дрожать твою руку.
— Это верно, — улыбнулся парень. — Мастерство, как говорится, не пропьёшь. Хотя у меня по мамкиной линии был дед-кузнец. Так он к старости даже подкову сковать уже не мог. На корню пропил мастерство. Видимо, изобретательный был человек, раз сумел совершить подобный трюк.
— Ага, незаурядный мужик, — иронично сказал я и показал парню на топчан. — Ложись и майку подними. Осмотрю тебя. Я в медицине кое-чего понимаю.
— Да не надо, сударь. Не тратьте своё время.
— Не будь эгоистом. Если ты помрёшь, то кто мне тогда будет делать татуировку?
— Верно вообще-то, — раздумчиво выдал Смертин, улёгся на топчан и задрал майку, обнажив рёбра и впалый живот.
— Глаза закрой, — приказал я, взяв со стола бумагу, карандаш и тушь, предназначенную для татуировок. — Спички есть?
— Ага, на полке с посудой, — ответил парень, лёжа с закрытыми глазами.
Он даже не стал уточнять на кой шут мне спички и зачем ему закрывать глаза. Вот и отлично. Идеальный пациент.
Я довольно усмехнулся, цапнул засаленный коробок и в неверном свете свечи вывел на бумаге руны, предназначенные для того, чтобы стереть из памяти Смертина последние десять минут. Это будет моя страховка. Он не должен помнить то, что я сейчас сделаю.
Конечно, можно понадеяться на то, что Смертин не будет подглядывать или не поймёт, что я проделываю с его животом, но лучше так не поступать. Поэтому я сунул бумагу с рунами в карман, а сам сел на топчан подле Смертина, окунул палец в баночку с чернилами и стал выводить руны на коже парня. Тот лежал смирно. И кажется, даже не пытался подсмотреть. Видимо, он мне доверяет, как родной матушке. Да и что дурного я мог с ним сделать? Ну, по его мнению.
— Щекотно, — вдруг сказал Смертин, всё-таки нарушив молчание.
— Так и должно быть, — напряжённо проговорил я и вывел последнюю руну, ощутив как солнечное сплетение покинула часть маны.
— Ай, щиплет, — пожаловался парень, когда на его животе засветились руны.
— Всё нормально. Лежи и глаза не открывай, — быстро выдал я, лихорадочно облизал губы и впился напряженным взором в грудную клетку Смертина. Она будто бы стала извергать туманные протуберанцы, все больше уплотняющиеся и наливающиеся черным цветом.
Да, это же черви! Толстые, отвратительные, с тонкими волосками и торчащими из пастей загнутыми клыками! Они во множестве копошились в груди парня, то погружаясь в его плоть, то выныривая из неё.
Зрелище оказалось столь отталкивающим, что я даже вскочил на ноги и попятится. Тут же мой ботинок зацепился за неровность пола. Я не сумел удержать равновесие и грохнулся на задницу.
Смертин распахнул глаза и удивлённо уставился на меня.
— Вы чего, сударь? На топчане-то оно удобнее сидеть.
— Ага, — просипел я, во все глаза глядя на парня, почесавшего ребра. Его иссохшие пальцы спокойно прошли сквозь червей. А потом он провёл рукой по животу, с которого уже исчезли руны. Парень их не заметил, однако надо подстраховаться.
— Ложись, — приказал я ему и достал бумагу с рунами.
— Хорошо, — проронил тот и снова покорно вернул голову на грязную подушку, по мягкости вряд ли превосходящую камень.
Я же поджёг бумагу и поднёс её к груди бедолаги. Дым от неё проник в его ноздри, после чего тело парня расслабилось. Кажись, сработало. Я швырнул бумагу на пол, где она полностью сгорела. А потом моя нога растоптала оставшийся от бумаги пепел.
Черви к этому времени уже снова стали невидимыми, а Смертин открыл мутные глаза.
— Ты чего же? — бросил я ему, пытаясь унять нервную дрожь в пальцах. — Дверь мне открыл, а потом тебя кашель скрутил, да такой сильный, что ты аж сознание потерял.
— Да-а-а? — медленно протянул парень, наморщив лоб. — Раньше со мной такого не бывало. Извините, сударь. Помню, что открывал, а потом… потом, действительно, не помню. Благодарю, что не бросили меня на пороге, а на топчан затащили.