Антрополог, наблюдая жизнь первобытного племени, сразу же выделяет сильных, агрессивных лидеров и их окружение, мудрых стариков и шаманов и агрессивно-послушное большинство. Те же специализированные группы мы можем легко выявить в любом коллективе наших современников. На протяжении тысячелетий существования человечества менялись лишь внешние формы человейников, но не их содержание и «социальные роли», которые должны исполнять люди.
А теперь немного поспорим с Борисом Диденко.
Ключевым элементом в эволюции сообщества гоминидов он ставит адельфофагию — поедание одних членов сообщества другими. Иными словами, внутривидовую агрессию как движущий фактор эволюции вида в крайней форме. Хищничество в прямом физиологическом смысле слова как истинную подоплеку Власти. Звучит страшно, тем более что теория Поршнева, на которую опирается в своих рассуждениях Диденко, имеет достаточно веские претензии на истинность.
По мнению Бориса Диденко, часть человейника была превращена в некий «пищевой резерв» на случай неблагоприятного влияния окружающей среды. И когда все животные страдали и гибли от бескормицы (засуха или заморозки), то сообщество протогоминидов просто пускало в пищу наиболее слабых. Причем, делало это регулярно, на уровне физиологического и социального рефлекса. Что, с одной стороны, дало мощный эволюционный коридор для развитии вида, с другой стороны, форсировало процесс внутривидовой специализации: выделились те, кто пожирает, те, кого «пускают под нож», и те, кто удерживает психополе стаи в спокойном состоянии, внушая необходимость, разумность и законность вопиющему акта поедания себе подобного. Дальнейшее развитие человейника несколько гуманизировало процесс адельфофагии. Вместо плоти сильнейшие (суперанималы) стали отнимать и «проедать» результаты труда покорных подвластных (диффузников). А суггесторы по мере развития сознания и форм передачи информации развили мощную и сложную систему аргументов для оправдания царящей в человейнике несправедливости. Хищность суперанималов и исключительное положение суггесторов объяснялась то «божественными законами», то закреплялась письменными кодексами и правилами, и так вплоть до современных научных политологических и экономических теорий. Свою лепту в вносили и сами страдающие диффузники, чье отравленное страхом сознание рождало такие перлы как «До Бога высоко, до царя далеко», «Закон, что дышло, куда повернешь, туда и вышло», «Всяк сверчок знай свой шесток» и прочие.
Доля истины в рассуждениях Бориса Диденко имеется. Действительно, убийства внутри человеческих сообществ происходят на протяжении всей истории человечества. Каннибализм и адельфофагия (поедание своего сородича) — в тех или иных формах существуют и поныне. От прямого поедания трупов в «диких» племенах до психопатологических проявлений у отдельных наших современников и у целых групп, например в периоды массового голода. И очевидно, что корни к способности (если не потребности) убивать себе подобных следует искать в эпохе зарождения человейника.
Но было ли все так просто? Захотел есть — взял и убил. Вряд ли… Попробуем рассмотреть эволюцию сообщества протогоминидов как становление и развитие сложной саморегулируемой системы, с течением времени развившуюся в человейник.
Очевидно, что развитие внутри стаи не могло идти равномерно: кто-то же должен был отставать, идти не в ногу или забегать вперед в эволюционном развитии. Наверняка были и дегенераты, не способные к обучению через коллективное состояние. Часть неумех и неадекватных гибла в столкновении со средой. Выбраковывалась так, как это происходит у всех животных. Но большую часть наши дальние предки уничтожали физически или изгоняли из коллектива. Что, по сути, та же смерть только в «социальном» варианте.
Изгнанник «отключался» от единого психополя человейника и тем самым лишался навыков и знаний. Выстоять в одиночку против среды обитания человек не может по определению. Это очевидно, учитывая, что он есть продукт и неотъемлемая часть человейника, сформирован и создан исключительно для успешного функционирования в системе социальных связей человейника как своей естественной и единственной среде обитания.
До сих пор у североамериканских индейцев существует обычай давать имя изгнанного первому же родившемуся младенцу и напрочь забывать того, кому это имя принадлежало раньше. Сейчас это просто дань традиции. Но восходит она к тем временам, когда изгнание фактически означало смерть.