Лукас, переживавший кризис в Ложе, был искушен в точности также, как святые, и потерпел неудачу в доказательстве своей темноты; из-за того, что он связал себя узами верности, он отказался от плодов своего с трудом добытого знания ради блага маленькой Вероники; он знал достаточно, чтобы обезопасить себя, но когда настало время испытания, его сердце изменило ему, он не смог извлечь выгоды из собственного предвидения, и он пал, в точности как и святые, жертвой запретной любви. Да, это была эгоистичная любовь, думающая лишь о собственном наслаждении, а вовсе не о благополучии своего объекта; да, его верность Веронике была вызвана лишь страхом потерять ее, а не заботой о ее благе, но все же это была любовь, пусть и прорастающее семя, а не прекрасный цветок.
На следующее утро Лукас в сопровождении Вероники отправился обследовать свое маленькое имение. За исключением лужайки перед домом, вся остальная территория была покрыта зарослями кустов и деревьев, слишком буйными и запущенными. Разбросанные лавры выросли в небольшие деревья, а дубы, беспорядочно и небрежно посаженные и жмущиеся друг к другу, растеряли все свое врожденное достоинство и умудрились создать зловещие сумерки в своей роще. Природа, предоставленная самой себе, никогда не бывает жуткой, но когда человек ухаживает за местом и потом бросает его, оно неизменно вызывает ощущение некоего зла и уныния. Лукас не намерен был приводить в порядок эту территорию, но ему доставляло удовольствие изучать ее ресурсы. Дом в Уокинг, как он знал, был куда более приятным и удобным жилищем, и именно туда он намеревался переехать и
перевезти свои пожитки (в последний пункт он включал и Веронику) сразу же после того, как будут улажены все формальности.
Лишь след от телеги отделял эти земли от реки, и поскольку граница была отмечена единственной нитью провисшей и ржавой проволоки, разделение было больше юридической фикцией, чем актуальным фактом. Многие деревья повалились и лежали на земле, медленно истлевая, и на один из таких стволов странники и уселись, глядя сквозь зеленые сумерки на затененную реку, ибо в этом месте дно углублялось и берега сужались, и река бежала через ущелье под нависающими над ней деревьями. Временами в воду плюхалась полевка; временами, словно голубой блик, по узкой полосе солнечного света в центре реки резко проносился зимородок, а Лукас рассказывал Веронике о жизни в целом и своей собственной жизни в частности.
Вероника, хоть и была неразговорчива (что в глазах Лукаса отнюдь не было недостатком), была превосходным слушателем, ибо обладала быстрым и восприимчивым умом, способным схватывать значение любых новых идей; и мудро и почти незаметно кивая головой, она обдумывала и запоминала те идеи о людях и явлениях, которые были ей представлены. Впервые она слушала учение о бессмертии души, доведенное до логического завершения, поскольку Лукас бойко рассказывал о прошлых жизнях и их влиянии на настоящую, говоря об этих вещах с легкой фамильярностью, указывающей на то, что они были частью привычного содержимого его сознания; он не стал рассуждать о жизни после смерти, поскольку, как он выразился, «был привычен к смерти, хотя так и не привык рождаться; рождение всегда было некоторым шоком». Для него смерть была чем-то вроде эмиграции – серьезной проблемой для бедняка, но всего лишь интересным и захватывающим приключением для человека, богатого знанием. Однако он категорически возражал против преждевременной смерти, но не потому, что боялся ее, а из-за времени, которое требовалось на то, чтобы подготовить новое тело к служению; нужно было снова пройти через невыносимую скуку младенчества, детства и юности, прежде чем желанная зрелость сможет принести свои плоды.