Джон буквально взвыл от невыносимости и, позабыв дышать, впился зубами в ткань перед собой. Стало немного легче.
Он ощущал, ко всему прочему, абсолютную беспомощность сейчас, будто летит с высокой кручи. Его швыряет и долбит обо все камни подряд, а он цепляется и не может удержаться. Такое случилось с ним пару-раз. Страшно и отвратительно беззащитно. Черт!
Джон вдруг явственно вспомнил то гадкое ощущение из детства, когда ему прописывали порцию розог за какую-либо провинность. Он стоял перед отцом или воспитателем отвратительно мандражируя от макушки до пят, практически до потери сознания.
Катастрофа надвигалась неотвратимо, а он понимал, что нет совершенно никакой возможности ее избежать, хоть ты плачь, хоть даже умоляй на коленях. Не сработает. Он все равно полетит с чертова обрыва прямо в ад.
Джон вдруг отчетливо почувствовал слезы на своих глазах. Он уже забыл, как это, ощущать себя настолько беззащитным...
«Что в этом хорошего?» – вопрос так и остался для него открытым, потому что всё прекратилось так же внезапно, как и началось. Ему казалось, что прошла вечность с начала порки, и вдруг в его распотрошённом мозгу наступила ошеломительная тишина. Задницу, впрочем, немилосердно корежило и палило.
– М-м-м... Боже! Это определенно не пудинг с изюмом, – сквозь сжатые зубы процедил он, медленно приходя в себя, пока пытался справиться со всеми оттенками воплей в глубине вздрюченной плоти.
– Прости. Я предупреждал тебя, Джон.
– Да. Предупреждал. Но мог бы не так стараться! – со стоном пропыхтел Грей, шумно восстанавливая дыхание, а потом не удержался от возмущения, хотя знал, что это несправедливо. – Мог бы хоть немного сдерживать свою чертову руку, дьявол бессердечный!
– Да сдерживал я! Что ты, – Джейми подошел поближе и склонился, внимательно рассматривая следы воздействия. – Это ты у нас, изверг, со всего плеча наяривал, а я почти и не замахивался даже.
– Конечно, не замахивался!.. – капризно процедил Джон. – Кажется, весь зад мне отбил, паразит!
– Да ладно, тебе, не ворчи. Ничего страшного не вижу. Завтра уже забудешь, поверь. Ну, хорошо, послезавтра...
– И что? Даже крови нет?
Грей, морщась, аккуратно провел по заду ладонью и с сомнением посмотрел на пальцы. Потом попытался заглянуть через плечо. Джейми рассмеялся.
– Крови?! Да что ты! Только если синяки... Была бы кровь, парень, ты бы со мной сейчас не так разговаривал.
– О, Господи! Все равно это слишком... слишком... больно. Я терпел, наверное, только из великой дури.
Джейми, тяжело опустившись на край кровати, посидел немного рядом с его распластанным, пылающим телом, все еще впечатленным обидной болью, и осторожно погладил гудящие ягодицы. Потом с легкой сочувственной улыбкой стер с лица друга невольные слезы и поцеловал прямо в уголок распухших губ.
– Ты держался молодцом, Джон. Не ожидал. Думал, ты остановишь меня гораздо раньше, – Фрейзер обхватил затылок совершенно обессиленного англичанина своей большой ладонью и, развернув к себе его голову, мягко провел по мокрой скуле большим пальцем.
Джон осоловело хмыкнул, скрывая за сарказмом радость от похвалы.
– Честно говоря, я забыл, что можно остановить. Представь, совсем как-то из головы вылетело… – потом он с удивлением глянул на шотландца и прошептал: – И что во всем этом приятного, Джейми, я так и не понял…
Поразмыслив, Фрейзер взял со столика флакон и наполнил ладонь маслом, насыщая воздух терпкими оттенками хвои и бергамота, которые подействовали на мозг Грея умиротворяюще.
– А так, Джон? Что скажешь?
Положив свою теплую руку между лопаток Грея, он с мягким усилием растер его плечи… шею, заставляя измученную плоть, вопреки тягуче саднившей заднице, ощутить волну благостного умиротворения.
Потом, осторожно поглаживая, Джейми медленно повел ладонью вдоль позвоночника, по влажной спине, и, бережно накрыв ею крестец, подержал там немного, ласково потирая.
Чуть заметно, но довольно определенно, Грей подался к руке шотландца, с удивительным наслаждением чувствуя такую приятную прохладу пальцев на своих кипящих ягодицах. Он застонал, совсем даже не от боли теперь, вдруг ощутив с великим удивлением, что она, эта боль, сделала его неожиданно уязвимым, превращая постыдные переживания в источник щемящего, неодолимого желания.
Вернее, сумасшедшей жажды того, чтобы ублюдок жестоко отымел его прямо сейчас, немедля, со всей своей свирепой необузданностью.