«Тем больше причин продолжать работу» — сказал себе Меррилл.
Он возвращался к стене, заросшей густым пурпурным мхом, несколько раз и посылал Везувия на поиски костей. Отходить далеко от ямы не приходилось, и доктор надеялся, что тело несчастного гиганта не потревожил поток льда. Они нашли плечевую кость, несколько пястных и лучевую — все от левой руки. Меррилл, изучая останки под увеличительным стеклом, обнаружил едва заметную линию перелома посередине лучевой кости — она срослась прекрасно. Самой серьезной и эффектной находкой стала нижняя челюсть. Справа целиком сохранились пять зубов. Два задних были кривыми коренными, обычного вида, а три соседних — острыми, точно специально заточенными. Но никаких признаков искусственного повреждения эмали доктор не нашел. Они выросли такими. Громадный человек мог срывать мясо с костей так же легко, как лев.
Однако Мерриллу и Везувию предстояло откопать остальные части скелета. Доктору хотелось узнать, являлся ли этот мужчина отклонением от нормы или существовали и другие, такие же, как он. Вне всякого сомнения, он был великаном, как библейский Голиаф. Судя по размерам бедренной кости, его рост достигал по меньшей мере двенадцати футов — на три фута выше самого высокого человека, известного истории. Для подобных гигантов, страдавших ранним артритом и другими болезнями суставов, любая физическая деятельность представляла серьезную проблему, не говоря уже об усилиях, которые требовались для строительства стены.
Мерриллу пришло в голову, что человек, чей скелет он нашел, мог быть королем или даже живой святыней. Если он отличался от всех остальных и с трудом передвигался, ему, вероятно, поклонялись как божеству и всюду носили на руках. В таком случае почему его оставили умирать? Катастрофа? А может, великан наблюдал за строительством стены несколько тысяч лет назад, когда континент замерз?
Меррилл потер виски. Он встал, отвернулся от разложенных на столе костей и потянулся. У него начала болеть голова, что случалось редко, если только он не забывал надеть очки. Но сейчас доктор был в очках. Он снял их, оставил на столе и вышел из палатки.
Возле нее в странной позе лежал Везувий. Его язык вывалился из пасти.
— Везувий! — позвал Меррилл, но пес не пошевелился.
Доктор опустился на колени и положил руку на грудь собаки. Везувий дышал медленно, с трудом. В этот момент у самого Меррилла больно перехватило дыхание. Вот в чем дело — на растущих повсюду высоких деревьях, у которых не было нижних ветвей, раскрылись цветы, и в воздухе клубились облака желтой пыльцы.
«У бедного Везувия приступ аллергии», — сообразил Меррилл и, обхватив могучее тело пса, потащил его в палатку, где пыльца до них не добралась бы. Но закашлялся и едва не задохнулся от мучительных спазмов, сжимавших горло. С каждым шагом перед глазами у него вспыхивали мириады пляшущих огней; почти ослепший, он доволок собаку до входа в палатку, и они вместе повалились на пол без сознания.
Когда Меррилл пришел в себя, вокруг уже царил полумрак. Должно быть, наступил вечер. Он посмотрел на Везувия.
— Эй, приятель, — позвал он пса.
Пес заморгал, подполз к хозяину и принялся оглушительно колотить хвостом по полу. Меррилл, поморщившись, приподнял голову. Она еще кружилась, но с легкими все было в порядке, он мог свободно дышать.
Вдруг ньюфаундленд дернулся, словно его ударило током, вскочил и навострил уши.
— Что такое, Везувий?
Пес зарычал, выразив беспокойство. Меррилл нахмурился. Только пылесос вызывал у собаки такой страх.
Доктор выглянул наружу. Перемены были налицо. Деревья стали в два раза выше, а их вершины покрылись овальными листьями, которые образовывали почти непроницаемый полог. Сквозь него кое-где пробивались тонкие лучики солнца. Неужели стволы так вымахали за день или Меррилл был без сознания больше суток? Он не мог узнать это наверняка, но ворчание в желудке подсказывало, что времени минуло немало.