– Который час?
– Утро, – ответил Ашер, не переставая пристально смотреть на нее. Он не носил часов.
Ашер наблюдал за ее лицом, по которому, как тени, пробегали то страх, то замешательство, то неуверенность. Она боится, она расстроена, она никак не может на что-то решиться… Пора заканчивать этот театр теней:
– У меня скоро самолет.
Радость взметнулась сигнальной ракетой: «Он тебя выставляет, все решилось, уходи, уходи!.. Нет, ты должна спросить, ты должна, ты должна, – убеждала она себя. – Спроси! Спроси сейчас же! – приказывала собственному „я“. – У тебя только один шанс. Если ты его упустишь, больше не сможешь быть сильной, не сможешь идти вверх, повиснешь, как безвольная тряпка».
Ашер давно не видел, чтобы люди смотрели так отчаянно, задавив на мгновение ужас перед зыбкостью человеческого существования:
– Можно мне с тобой?
Страх – он ведь тот еще трус: если идешь на него войной, он отступает.
Ашер потянулся через стол, коснулся ее руки, и она закусила губу, чтобы не расплакаться от обиды. Пальцы-предатели дрожали, тело еще помнило о пережитой боли. Ашер приподнял ее руку – на бледной коже припухшие синяки выглядели как черные кометы.
– Тебя не пугает?
– А тебя? – переспросила она с вызовом.
Он смотрел на ее руку, будто пересчитывал синяки, оставленные его пальцами, и наконец вывел нужную формулу:
– Мне нужен твой паспорт.
Теплыми осенними вечерами Выборг действительно становился похож на средневековый город. Позолоченный солнечный свет старил кладку стен, а театральные наряды продавцов сувениров и затейников игрищ во дворе замка перекраивал на домотканые и самодельные кожаные. Менялись и лица прохожих – замазанные светотенью, становились более суровыми. Ветер крепчал, рвал на башнях флаги, скручивая из них веревки.
Ада убегала под стены замка и, как слепая, ощупывала камни, отыскивая знакомые лица. Она прижималась к камням спиной и чувствовала их поддержку. В такие дни ей казалось, что внутри нее еще кто-то есть, живой и теплый. Опустившись на траву, уже тронутую желтизной, она ощущала себя сказочной принцессой в заколдованном городе.
В детстве ей никто не читал на ночь сказок. Иногда днем, в игровой, воспитательница снисходила к малышам и брала в руки книгу Андерсена или братьев Гримм, но слова сеялись как бисер, и смысл историй терялся в рыжих волосах куклы, которую нужно было успеть расчесать, пока игрушку не отобрал тот, кто сильнее, тот, у кого на куклу больше прав. Но прекрасные принцессы, колдуны, колдуньи, принцы, лишенные наследства, все равно проникали в ее сердце – через кожу в кровь, странствуя по сосудам и капиллярам. Хотя маленькая Ада знала, что сказки не становятся явью. Их придумывают, чтобы не так страшно было жить на свете.
В школе-интернате, где она воспитывалась, все мечтали о том, как вырастут и станут космонавтами, телеведущими, певицами и просто счастливыми людьми. В интернате для детей постарше уже никто ни о чем таком не мечтал, знали, что их потолок – ПТУ, если в психушку не запрут на всю жизнь. А запереть могли за пустяк: за грубость воспитателю, за курение в спальне после отбоя, за торопливый и неумелый оральный секс на лестнице, ведущей в подвал.
В дошкольном детском доме можно было пофантазировать если не о своем распрекрасном будущем, то о родителях. В интернате же с этими выдумками пришлось расстаться. Когда становишься старше, вдруг понимаешь, что тебя не забыли на скамейке в парке, не выкрали злобные и страшные бандиты (пираты, гангстеры, пришельцы – нужное подчеркнуть), ты не наследница мультимиллиардера, которую злобная тетка отослала с глаз долой, чтобы самой наслаждаться наследством и особняком на тысячу комнат, ты не принцесса из сказки, не волшебница, которой стоит только закрыть глаза и сильно-сильно захотеть оказаться в другом месте, подальше от рвотно-зеленых стен и мерзких воспиталок в белых халатах, и желание сбудется. Ты понимаешь, что родители тех, кто живет рядом, те еще сволочи, отбросы общества: алкоголики и проститутки, бессердечные и бездумные, как кукушки. Или еще хуже – люди, пожелавшие остаться неизвестными.
Ада до последнего не верила, что ребенок может остаться один-одинешенек. Есть ведь где-то мама и папа… Ладно, допустим, папа известен не всегда. Мужчины – летучее племя. Воины, дебоширы, странники… Но мама?! Она ведь носила тебя в глубине своего тела. Она поддерживала в тебе жизнь. В конце концов, она произвела тебя на свет! Разве после этого она сможет навсегда расстаться с ребенком? Злой рок… Злые люди… Маму Ада оправдывала до последнего. Ей пообещали, что в шестнадцать лет она узнает кое-что о матери, и девушка гадала, что же ей откроется – имя, адрес, род занятий…