— Идеальное место. Только здесь и слушать такие истории! Один неверный шаг — и смерть. В этом есть своя прелесть, верно? — с гордостью заключил Иномата, устраиваясь над самой бездной.
— Просто мороз по коже. Будь вы злодеем, ни за что не рискнул бы сесть рядом с вами! — Рассмеявшись, я взобрался на скалу и сел рядом с ним.
Небо заволокли тучи. Было так душно, что я весь покрылся липкой испариной, хотя жара уже спала. Прямо перед нами зловеще чернели горы; вокруг не было ни души. Даже птицы почему-то умолкли, и только рев невидимого водопада, от которого содрогалась земля, разносился окрест.
Да, пейзаж был зловеще прекрасен, и я почувствовал прилив вдохновения.
2
— Это случилось лет десять назад, осенью… года Тайсё[44] в пригороде Нагои. Сейчас-то пригород от центра не отличить — такие же нарядные здания, магазины, все позастроили. А тогда пустырей там было куда больше, чем домов. Ужасно тоскливое место… Вечерами такая темень, что хоть глаз выколи. Умные люди ходили по улицам с фонарями.
Как-то ночью местный полицейский, обходя свой участок, заметил в стоявшей на отшибе, посреди пустыря, полуразрушенной лачуге пробивавшийся сквозь закрытые ставни странный красноватый отсвет. Время от времени его заслоняла какая-то тень. Раз горит свет, значит, там кто-то есть. Но кто? Кому понадобился заброшенный дом? Заподозрив неладное, полицейский бесшумно подкрался поближе: через неплотно прикрытую дверь он увидел ящик из-под мандаринов, поставленный на попа; на нем горела большая свеча. Рядом стояло нечто вроде стремянки, а на переднем плане двигалась неясная человеческая фигура. Вглядевшись, полицейский понял, что предмет, который он принял в темноте за стремянку, — обычный мольберт с натянутым холстом, по которому вдохновенно водил кистью длинноволосый юноша.
Заброшенная лачуга — неподходящее место для занятий живописью. Однако факт оставался фактом — юноша явно писал с натуры. Тогда полицейский сосредоточил внимание на модели, которую столь усердно срисовывал длинноволосый юнец: предмет лежал на полу и имел сильно вытянутую форму. В темноте трудно было определить, что это такое; встав на цыпочки и вытянув шею, полицейский смог различить полосатое кимоно, но то фантастическое, кошмарное существо, одетое в это кимоно, никоим образом на человека не походило.
Полицейский потом говорил, что это напоминало перезревший, растрескавшийся от спелости плод граната; должен сказать, что и я, увидев «гранат», не мог не признать удивительной точности образа.
Итак, в темной лачуге на полу валялся огромный растрескавшийся гранат, облаченный в полосатое кимоно. Вы, конечно, уже догадались: полицейский обнаружил чудовищно изувеченного, окровавленного человека, в котором не осталось почти ничего человеческого. Поначалу малый вообразил, что это — натурщик в причудливом гриме, ибо художник казался совершенно спокойным и работал с радостным вдохновением. Ну и шуточки у студента, подумал дежурный. Да, поразительный маскарад… Чтобы рассеять собственные сомнения, полицейский шагнул в открытую дверь. Странный юноша не выказал при его появлении ни удивления, ни растерянности, но разразился яростной бранью, словно полицейский помешал ему заниматься весьма важным делом.
Полицейский, отодвинув бесновавшегося художника, подошел к ящику из-под мандаринов и склонился над существом в кимоно. Теперь было ясно, что это не грим. Человек не дышал, пульс не прощупывался. Лицо его являло столь жуткое зрелище, что больно было смотреть.
Полицейский быстренько сообразил, что это и есть перст долгожданной судьбы, и, шалея от привалившего счастья, без дальнейших расспросов поволок упиравшегося юнца в ближайшую полицейскую будку. Оттуда он позвонил в участок и попал как раз на меня: в то время я служил еще в Нагое, простым сыщиком.
Сигнал поступил в начале десятого. Кроме ночных дежурных, все уже разошлись по домам, так что понадобилось довольно много времени и усилий, чтобы уладить формальности: связавшись с прокуратурой и полицейским управлением префектуры, шеф сам отправился на место преступления. Я и еще один пожилой бывалый агент сопровождали его.
По заключению полицейского врача, убитый был крепким, здоровым мужчиной лет тридцати пяти, невысокого роста и средней упитанности. Рубашки покойный не носил; поверх длинного нижнего кимоно было надето темное авасэ,[45] перепоясанное шелковым оби в белую крапинку. Одежда была чрезвычайно поношенной, так что владелец ее не производил впечатления человека состоятельного. Запястья убитого крепко стягивала соломенная веревка, но, видимо, он оказывал отчаянное сопротивление, потому что на коже обеих рук остались глубокие ссадины. Без сомнения, драка была жестокой. Однако никто ничего не услышал, потому что, как я уже говорил, лачуга стояла совсем на отшибе, посреди пустыря. Итак, жертву связали по рукам и ногам и плеснули в лицо чем-то едким. Я и сейчас отчетливо помню это жуткое зрелище. Можно, конечно, добавить еще немало кошмарных подробностей, но… Я вижу, вам и так неприятно. Не будем углубляться в детали. Короче говоря, смерть наступила не от ожога. Если обжечь только лицо, исход чаще всего не будет летальным. Врач внимательно осмотрел труп, но, кроме царапин, не опасных для жизни, следов насилия не нашел — ни колотых ран, ни следов удушения.