— Господи Иисусе, на все твоя воля!
Когда все кругом наполнилось пряным ароматом, синьор Буонарроти сделал работникам знак, чтобы начинали. Они медленно повернули скрипучий ворот лебедки, статуя вздрогнула, поплыла сначала вверх, потом качнулась и стала опускаться прямиком в винную купель. Мраморные стопы исчезали в клубах парах, раздался звук, похожий на легкий всхлип, статуя накренилась и погрузилась в жидкость насколько позволила глубина чана — целиком, до самого венца из виноградных гроздей.
Экономка сделала несколько мелких шажков, приблизилась к синьору де Розелли вплотную, и зашептала ему на ухо, привстав на цыпочки:
— Помяните мое слово, синьор! Напрасно вы позволяете такое чародейство. Разве мыслимо ждать добра в доме, где черти плясали на шабашах? А ну как идолище оживет?
Кучер стащил засаленный берет и перекрестился, правовед побледнел — статую стали осторожно извлекать из чана и вернули на подставку. Винные капли стекали вниз, вся поверхность невыразимо прекрасной статуи оказалась покрыта нежнейшей пленкой естественного телесного цвета, Микеланджело и сам был готов поверить, что веки молодого Вакха вот-вот вздрогнут и откроются, а грудь начнет раздаваться от глубокого вдоха, а уста разомкнутся…
Он невольно вздрогнул и оглянулся, когда за спиной раздался вкрадчивый голос:
— Что здесь происходит?
Дверной проем перечеркнула бесконечно длинная тень, которую отбрасывала недобрая птица с огромным клювом. Адское, черное, демоническое видение! Слова повисли в плотной, физически ощутимой тишине, присутствующие переглядывались. Экономка принялась креститься, кучер вдруг начал громко икать, и только правовед, сер Таталья, обладал достаточным здравомыслием, чтобы уточнить:
— По какому праву, синьор, вы явились сюда и задаете вопросы?
Темное существо избавилось от клюва — на поверку оказавшегося докторской маской, сшитой из кожи в форме птичьего клюва, заполненного ароматными травами и пропитанными уксусом губками. Новоприбывший поклонился излишне церемонно, как свойственной людям скромного звания, пытающимся сойти за аристократов, пропитанные маслом и воском полы его докторского облачения зашуршали, и представился:
— Маэстро Ломбарди, я помощник мессира Бальтасара, — он взглянул на статую, которую как раз начали оборачивать соломой и парусиной, чтобы уберечь от порчи при перевозке, и нахмурился. — Синьоры, я не могу позволить расхищать имущество мессира…
— Покойного. Синьор Бальтасар присвоил этот предмет, без всяких законных оснований. Изваяние возвращается к законному владельцу, синьору де Розелли. Только и всего, — объяснил синьор Таталья со свойственным его профессии равнодушием, проверил, насколько крепко обвязали статую, которую уже успели уложить в повозку, и добавил. — Наследники покойного Бальтасара могут обратиться в суд, если считают таковые действия неправомерными. Но их шансы в этом деле ничтожны, у моего клиента, синьора де Розелли, имеются все необходимые документы. Так и передайте, маэстро Ломбарди. Желаю здравствовать.
Упакованную статую забросали соломой — для пущей сохранности, один из работников синьора де Розелли хотел занять место кучера, но Микеланджело отстранил его и сам забрался на козлы — в его правилах было всегда и во всем полагаться исключительно на себя. Он протянул руку Филиппе, помог ему устроиться рядом и погнал коней со свистом и гиканьем.
Глава 4
Статую юного Вакха временно разместили в мастерской синьора Буонарроти. Синьор Таталья поддержал решение своего доверителя: действительно, если наследники мессира вступят в права и решатся учинить иск — им будет гораздо сложнее изъять имущество, переданное на хранение третьему лицу, без судебного решения в свою пользу. Общение с подобными крючкотворами вызывали у Микеланджело чувство, сходное с зубной болью. Наспех расписался в документах, выставил почтенного правоведа за порог, и замер перед изваянием. Он изучал изгибы статуи, обработку мрамора, полировку и следы резца, пока солнечный свет не погас за окном. Приказал зажечь светильники и продолжил работать, не замечая ни духоты, ни копоти. Мысль создать шедевр, способный затмить работу античного гения, так увлекла его, что он сутками напролет не выпускал из рук резец, сон для него смешался с явью, борода растрепалась, в темных прядях застряли крошки белого мрамора, а кожа посерела от пыли. Он выглядел настолько пугающе, что ни подмастерья, ни прислуга не решались прервать его иступленной работы, он наверняка умер бы от истощения, но вдруг окончился гипс.