Джайлз Латрел испытующе взглянул на Эда, помедлил, а затем улыбнулся и протянул руку.
— Хардин! — воскликнул он. — Я вас сразу узнал. Вы тот самый Эд, с которым мой отец играл в шахматы.
— Точно, — с готовностью признал Эд.
— Очень рад, что вы наконец к нам заглянули. Знаете, отец ведь мне о вас писал. И Сара тоже. Вы помогали им с продовольствием в самое тяжелое время. Отец писал, что вы очень искусно играете, только всегда предпочитаете нападение и забываете о защите.
— У вас очень хорошая память, — осторожно заметил Эд.
— Не жалуюсь, — бодро ответил Джайлз Латрел. — То, что осталось во мне живого, функционирует с полной отдачей. А Сару вы уже видели? Она рада будет с вами встретиться через столько лет. Я все знаю о вас и экипаже вашей «Девушки из Калифорнии» — так, кажется, называлась ваша машина? У меня такое чувство, будто мы с вами близко знакомы, хотя встретиться нам удалось так не скоро.
— Я не был в Англии с тех пор, как уехал в сорок пятом.
— Здесь многое изменилось с тех пор.
— Я заметил. Особенно в Лондоне.
— Не город, а бурлящий котел.
— Точно сказано.
Они продолжали беседовать, окруженные дружелюбной толпой, пока Эд не заметил, что покрытое розовыми шрамами лицо начинает заливать сероватая бледность. Похоже, что никому другому это было невдомек, но Эд понял, что его собеседник страдает от сильной боли. Он инстинктивно оглянулся вокруг, будто ища глазами кого-нибудь, кто мог бы ему помочь, и увидел Сару, которая наблюдала за ним. Она все прочла по его лицу. В тот же миг она, что-то на ходу бросив гостям, поспешила к мужу. Быстрого взгляда в лицо Джайлза было достаточно; Сара, ничем не показав своего волнения, взялась за ручку коляски и направила ее в сторону дома. У входа их встретил слуга, который повез коляску дальше, а Сара легким шагом пошла вперед.
Миллер обернулся к Эду.
— Вот не повезло парню, — произнес он. — Одному богу известно, как он держится, но надо отдать ему должное, силы воли ему не занимать. Обгорел ведь как головешка. Тебя, кажется, тут не было, когда он гробанулся? Ума не приложу, как он держится. Я потерял счет операциям, которые он перенес. И ни разу не слыхал от него ни слова жалобы, всегда он со всеми приветлив, дружелюбен. Леди Сара тоже молодчина. Все ведь на ее плечах. Он не в состоянии заниматься делами, сердце не позволяет. Он так привык к операциям, что внимания на них не обращает. Я с ним знаком уже много лет. Но за последний год он сильно сдал. — Миллер вздохнул. — Жаль. Настоящий мужик. Мы подружились. Он живо интересуется делами эскадрильи и с удовольствием устраивает наши праздники. Ему приятно, что Латрел-Парк так много для всех нас значит.
— Могу понять, — ровным тоном проговорил Эд.
— К обеду он будет как огурчик, вот увидишь. Я тут всегда задерживаюсь. Это уже стало традицией. Моя старушка заправляет тут вместе с леди Сарой Латрел и сэром Джайлзом. Ох уж эти женщины!
Он улыбнулся Эду, и в его улыбке не было никакой двусмысленности.
Банкет затянулся до вечера, но к шести гости начали расходиться. Эд видел, что Эрве Лейнерт старается держаться к нему поближе, и пытался ускользнуть от него. Когда официанты принялись убирать со столов, он потихоньку выбрался из толпы и пошел на свое любимое место — к озеру. Там все осталось по-прежнему. Все те же плакучие ивы склонялись над водой, все тот же мостик был перекинут с берега на берег, все так же скользили по глади лебеди и утки. Только павильон, построенный в стиле греческого храма, был заперт. Он заглянул в окошко. Внутри стояли стулья. Для туристов, наверно, подумал он. Они теперь везде шастают.
Он присел на ступеньку павильона. Она была теплой, прогрелась на солнышке. Эд осмотрелся.
Да, ничего здесь не изменилось. Вот холмы Роллинг-Котсволда, стада коров, зеленые луга, фермы, деревеньки, церковь. Мирный пейзаж, такой, как и двадцать лет назад. Будто вчера уходил он отсюда на боевые задания, каждый раз гадая, удастся ли вернуться.
Он откинулся на прогретый солнцем мрамор и погрузился в воспоминания. Ему припомнились осенние и зимние дни: корзинка с провизией, шотландское виски, ковры на полу, звук дождя, и они вдвоем, забывающие обо всем на свете. Ему было тогда двадцать семь. Ей — двадцать три. Все вокруг было таким знакомым, точно таким, каким сохранилось в памяти, вплоть до дрожи нетерпения, которая охватывала его, когда он ждал Сару. Ничего не изменилось. В том числе и он сам.