Однажды вечером шел снег – скорее даже дождь со снегом, – и папа не разрешил мне выходить из дома. Впрочем, это было уже не в первый раз. Я сидел у камина, глядя в огонь. Папа был наверху, на чердаке – что-то читал. Я просто сидел и смотрел, и получилось так, что огонь словно бы вобрал в себя все мое внимание. Было так, словно я вошел в него, отключившись от внешнего мира. Словно весь мир был синими, красными и оранжевыми языками пламени. А потом внезапно одно из поленьев – не знаю, может быть, из-за того, что в нем попался смоляной карман или какая-нибудь полость с водой – громко треснуло, и я отшатнулся назад.
Однако мое тело осталось сидеть. Двинулось только то, что управляет моим телом, – душа, или ум, или и то и другое вместе, уж не знаю. На самом деле это не было ничем большим, чем движущаяся точка зрения. Она дернулась назад, выйдя из моего тела… так что я увидел свое тело, сидящее перед огнем, опираясь сзади на руки и бессмысленно глядя перед собой. А я уплывал вверх, прочь от этого тела.
Помню, как я подумал: «Так вот как я выгляжу? Это не похоже на отражение в зеркале. Я выгляжу глупее, чем думал».
Я абсолютно не испугался. Было такое чувство, словно, уплывая прочь от своего тела, я также уплываю прочь от страха. Потом я увидел какие-то доски, пыль, пауков и понял, что прохожу через потолок. Я увидел папу, он сидел спиной ко мне. Я попытался окликнуть его, но обнаружил, что не могу говорить.
А потом я начал падать, но падать вверх – так это ощущалось; словно я был в свободном падении, но по направлению вверх, прямо-таки ракетой взмывал над нашей хибарой. Верх был низом, а низ – верхом, и я падал вверх. Я видел под собой удаляющуюся крышу нашего домика и размытые очертания заснеженных елей. На верхушке сосны сидела белая сова. Мне показалось, что она заметила меня, когда я пролетал мимо. Затем я упал вверх, сквозь дыру в небе. Это больше не было похоже на небо – это был другой мир. Я видел мужчин и женщин, поднимавшихся рядом со мной, словно струйки дыма; каждый из них постоянно менялся: вот он был ребенком, подростком, взрослым, стариком, потом снова ребенком… снова и снова они мгновенно проносились через всю последовательность, что-то бормоча про себя. Мне казалось, я вижу небо, полное звезд, которые были на самом деле словами или чем-то в этом роде, написанными на каком-то языке, которого я не понимал. Мне казалось, что звезды говорят со мной, все одновременно.
Помню, я подумал: «Я умираю. Но как же папа?»
И эта мысль, видимо, привела в действие какой-то механизм, и я ринулся прочь из другого мира, обратно в небо над нашим жилищем. Это не было похоже на то, как если бы я пришел сверху, или снизу, или сбоку – это было похоже на то, что я взорвался в той жизни, словно фейерверк, вырывающийся из маленькой капсулы с химикатами, чтобы стать большим, пылающим, сияющим огнем в небе, все в один момент.
Затем я снова стал просто точкой зрения и плыл вниз, сквозь крышу, к камину.
У меня было мерзкое ощущение щелчка – очень неприятное, словно тебе попало молотком по локтю, – и я снова оказался в своем теле: лежащем на боку и чувствующем тошноту. Трясущемся и плачущем.
Папа услышал меня и спустился по лестнице, чтобы посмотреть, что со мной, и я попытался рассказать ему и не смог. Так что в результате я сказал ему, что заснул и мне привиделся кошмар, а через некоторое время и сам почти поверил в то, что так оно и было.
Во второй раз это случилось почти через год после того случая. Я учился в школе в Лос-Анджелесе, и в тот день я был в угнетенном состоянии. У меня был первый урок физкультуры, мы играли в мяч, и я пропустил легкий бросок – просто переволновался, – а потом промазал при подаче, и остальные ребята от души поглумились надо мной. Это было типично для меня, я никогда не блистал в спортивных играх. Я был очень зол на себя. Потом девочка, которая мне нравилась, Триша – она издавала наш школьный литературный журнал, – подошла ко мне с таким выражением на лице, словно собиралась съесть что-нибудь вкусное.
Она сказала, что получила оставленную для нее в издательской комнате записку, в которой я спрашивал, не хочет ли она пойти со мной на весенний танец, и продолжила: «Ответ такой – пожалуйста, не смущай меня больше подобными вопросами. Некоторые уже прослышали, что ты приглашаешь меня, и болтают всякую ерунду. Дошло?»
Не знаю, с чего я только решил, что она такая уж чуткая, если издает школьный литературный журнал. Журнал был, по правде, совершенное дерьмо.
Так что я еще больше злился на себя после этой стычки с Тришей, а потом один парень, здоровенный лоб по имени Грег Моннард, заметил меня, когда я возвращался из школы. Это был парень с обесцвеченными под Эминема волосами, с плотным, крепким от природы телом и большими, вывернутыми наружу ступнями; его штаны свисали, чуть не сваливаясь у него с задницы. Он подошел ко мне без всякого выражения на лице и просто двинул кулаком в челюсть: бам! – и я лежу. Я упал и перекатился на бок. И тогда Грег сел на меня сверху, и каждый раз, когда я пытался встать, он наклонялся и бил меня или припечатывал пяткой мое колено. И вот так, сидя на мне, он закурил сигарету. «Полежи смирно, пока я не докурю, – сказал он. – Я просто не хочу сидеть на траве – там полно собачьего дерьма». И так он сидел на мне, как на скамейке, и курил свою сигарету, этак слегка улыбаясь, словно это было бог знает как смешно, а вокруг уже собиралась толпа, чтобы посмотреть
И тогда это произошло опять Я просто не мог оставаться там. Я был вынужден быть там, но не мог. И вот та часть меня, которая могла покидать тело, дала задний ход и воспарила над Грегом, и над толпой, и над моим собственным телом, лежавшим там, внизу. Внезапно все мои страдания и несчастья исчезли. Я летел вверх, и мне совершенно не хотелось возвращаться обратно в свое тело. Я прошел через ту дыру в небе и снова оказался в том месте, где духи, похожие на струйки дыма, изменяясь от-ребенка-к-подростку-к-взрослому-к-старику, плыли вверх, трансформируясь на ходу. Звезды снова были говорящими рунами. И тогда я вроде как полетел прямо в одну из этих звезд или сквозь нее, словно это была дверь.
Я прошел через мир с живыми молниями, потом оказался в месте, где не было ничего, кроме постоянно изменяющегося ландшафта, словно сама земля двигалась, как море в шторм, и отовсюду слышались вопли несчастных духов, запертых там. Надо всем этим возвышалось существо, огромное, как гора, оно вздымалось до неба, как башня. У него было прекрасное лицо, и изогнутые рога, и крылья, которые были сломаны и истекали кровью. Его нижняя часть была не видна, потому что он был по пояс во льду – лед был единственным, что не двигалось и не менялось в том мире.
Он повернул голову, чтобы посмотреть на меня, и я почувствовал его взгляд, так же, как муравей почувствует, если навести на него солнечный луч через увеличительное стекло. Я почувствовал, что съеживаюсь под его взглядом, и понял, что тоже окажусь пойманным здесь, если останусь. Поэтому я подумал о папе, о своем теле и о том, как я хотел вырасти большим, чтобы стать богатым и влиятельным человеком, которого люди не бьют за просто так – и потом я оказался вновь в своем теле, пытаясь вывернуться из-под Грега Моннарда.
Я чувствовал тошноту и головокружение, но теперь все было немного по-другому, и я был даже в чем-то сильнее. Думаю, это было из-за того, что я больше не боялся Грега. Он показался мне таким маленьким после всего, что я видел.
Так что, выбравшись из-под него, я выхватил сигарету у него изо рта – он был здорово удивлен! – и засунул ее ему за шиворот. Он попятился, вопя и хлопая себя по спине, и тут я сильно пнул его в брюхо. Он охнул и сел на задницу; из-за шиворота у него поднимался дым. Я нагнулся, потянул его за рубаху, так, что сигарета выпала наружу, и отшвырнул ее подальше. Каким-то образом то, что я вытащил сигарету у него из-под рубашки, чтобы она больше не жгла его, придало мне какой-то стиль или благородство, что ли – словно у меня оказался характер, которого у него не было.