Во-первых, то, что революционной идеей Декарта одарила некая сущность трансцендентного порядка. При этом процитированное в некоторой степени радикальное определение «явно не Бог христиан» не стоит понимать, как бы нам этого ни хотелось, как прямое указание на демоническую сущность, ибо это всего лишь результат не очень корректного перевода. Дословно в оригинальном тексте фон Франц значится следующее: «Этим заголовком [Olympica] он [Декарт] дал понять, что он его [сновидение] воспринял как “пришедшее свыше” - однако очевидно, что не от христианского бога» (Mit diesem Titel [Olympica] deutete er [Descartes] an, daß er ihn [den Traum] als “von oben kommend” empfand - aber offenbar nicht vom Gott der Christenheit)[90]. Действительно, далее по тексту при цитировании фон Франц биографической работы Байе никакого «антихристианского следа» не прослеживается: сначала речь идет о трех снах, которые, по мнению Декарта, «были вызваны влиянием высших сил»[91], далее философ «осмелился поверить, что сновидение в действительности было послано ему духом истины, который вознамерился через эти сны раскрыть перед ним сокровищницу всех наук»[92]. Следует обратить внимание и на то обстоятельство, что противопоставление источника вдохновления Декарта и христианского бога - это все-таки инициатива самой фон Франц, которую мы, понятное дело, не можем приобщить к делу. Впрочем, при всем при этом не все так плохо с позиции нашей теории. Прямое указание Декартом на Олимп (Olympica - лат. Олимпийская) - священную гору в древнегреческой мифологии, на которой пребывали боги во главе с Зевсом, - позволяет предположить, что философ увидел в «духе истине» именно даймона - по аналогии все с тем же демоном Сократа. Но кто мог в реальности быть этим «посредником между богами и людьми», мы уже показали. Учитывая значение для всего человечества дара этой сущности Декарту, довольно уверенно можно заключить, что это был именно «падший ангел», т. е. демон высокой иерархии, поставивший перед собой масштабную задачу обратить человечество в универсальный комплект разных по размерам и степени работоспособности «врат ада». Вот уж, действительно, «сон разума рождает чудовищ», как объявил Гойя. Впрочем, чудовищ только с точки зрения Традиции.
Второе крайне важное упомянутое фон Франц обстоятельство - исчезновение с ходом времени оригинального произведения Olympica, в котором приснившиеся образы описываются самим сновидцем. Подобный оборот дел можно расценить, не побоимся этого термина, и как «заметание следов» (в то время как, отметим попутно, ситуацию с сохранением единственного философского сочинения Апулея, в котором демон Сократа представлялся в как нельзя более благообразном виде - «наставлением на ложный след»). Вырисовывается довольно внятная конспирологическая гипотеза: с позиции противостояния Традиции и антитрадиции главное здесь именно то, что «следы заметались», а кем это совершалось, не столь уж и принципиально - одарившим ли Декарта снами «духом истины», самим ли философом, или же каким-то третьим лицом / лицами, так или иначе связанными с Декартом или «духом истины» - т. е., по уже цитировавшемуся нами в применении к спиритам определению Генона, «человеческими субъектами действия, через которых исполняется антитрадиционная деятельность».
Знаменателен и тот факт, что в итоговом произведении, в котором обобщается и формулируется философская система, к созданию которой мыслителя подтолкнули эти сновидения - в «Рассуждении о методе» - Декарт обходит стороной вопрос, как именно он пришел к своему методу, отделываясь лишь общими замечаниями: «Однако не побоюсь сказать, что я имел, по моему мнению, счастье с юности попасть на некоторые пути, которые привели меня к соображениям и правилам, позволившим мне составить метод, с помощью которого я могу, как мне кажется, постепенно увеличивать мои знания и довести их мало-помалу до высшей степени, которую позволяет достигнуть посредственность моего ума и краткий срок жизни. С помощью этого метода я собрал уже многие плоды, хотя в суждении о самом себе стараюсь склоняться более к недоверию, чем к самомнению»[93]. В его изложении событий в Ульме спустя восемнадцать лет сновидения даже не упоминаются: «Я находился тогда в Германии, где оказался в связи с войной, не кончившейся там и доныне. Когда я возвращался с коронации императора в армию, начавшаяся зима остановила меня на одной из стоянок, где я, не имея никаких развлекающих меня собеседников и, кроме того, не тревожимый, по счастью, никакими заботами и страстями, оставался целый день один в теплой комнате, имея полный досуг предаваться размышлениям. Среди них первым было соображение о том, что...»[94] и т. д. - все, никаких «чудесных снов».
93