— Ну, мать, как здоровьице? Вид у тебя, скажу без лести, боевой, — произнес Карманов, осторожно подбирая слова.
— Живы, — сказала коротко Марья, глядя прямо ему в лицо.
— Вижу: есть еще порох! Старые кони, говорят, борозды не портят.
— Старики у нас, известно, геройские, — вставил Юзик.
— Нужда какая-нибудь у тебя есть? Мы тут все свои, — Карманов сел за стол, потихоньку подписывая бумаги, чтобы не тратить зря на одну старуху время.
— Что-то вы ноне больно добренькие? — засмеялась с недоверчивостью Марья.
— Я тебя, кажется, особо не обходил.
— Да вы чо хочете, чо? Чо впустую языки мусолить?
— Видишь, сенокос приспел. Подсобить, старая, требуется.
— Физическая работа продляет жизнь стариков, — заметил философски Юзик. — В некотором роде одухотворяет, — прибавил он еще.
— Не обошлися, значица, без наших-то рук? — засмеялась Марья.
— Неуправка у нас… — Карманов отвел в сторону глаза.
Марья поднялась.
— А со всякой просьбой смело обращайся прямо ко мне. Я нужды народа понимаю. К концу года дадим двухквартирные дома.
— Вишь, вошь за потылицу укусила, — объяснила товаркам Марья. — Просит подсобить на сене.
— Вон оно как! — удивилась Варвара.
Каждой, входившей в кабинет, говорилось то же самое, так что вся беседа уладилась в какие-то полчаса, и вскоре они, с граблями и навильниками, чувствуя прилив в себе всяких сил, что бывает всегда у крестьян перед большим делом, уже вышли на свое колучовское поле.
«Господи! Дура-то я старая, знать, и впрямь выжила из ума. Сделалась бесчувственной чуркой» — так корила себя Марья за то, что за целый год не выбрала времени проведать родное поле. Не одну ее обуревали такие чувства. Пришмыгивала носом и уронила слезу Мышкина Аграфена. Бойко хромавшая и помахивающая граблями Фекла Матвеиха удивленно и скорбно поджимала губы. Варвара внимательно всматривалась в так знакомое, казалось, до последнего бугорка место, теперь не узнавая его. Они взошли на бугор, откуда еще прошлым летом каждая из них не один раз оглядывала деревенский проулок. Теперь же то, что открылось глазам, ужаснуло их… Никакого, даже малейшего признака на существование в прошлом деревни нигде не было заметно. Перед ними расстилалось ровное, хорошо засеянное льном поле. Основатели Колучова в глубокую старину строили его с широким размахом по ту, и по другую сторону речки Сельни, — деревню составляли не менее как два десятка хуторов. Годину войны Колучово встретило богато дворами и народом. Каждая старуха помнила все наяву. Они берегли в памяти ту деревню, тесно застроенную, и действительно любая из них могла бы рассказать, какая в каком дворе стояла постройка и многие разные приметы и подробности; помнили, что у Куропаткиных тын был плотно плетенный, а у Лукьяновых забранный редко; у Михайленковых всегда в саду стояло не менее десяти колодок пчел, а над фронтоном Феклиной хаты был прибит искусно вырезанный деревянный петух. В какие-нибудь считанные минуты все это пронеслось перед их глазами… Когда же стали припоминать, где в точности стоял чей двор, то оконфузились друг перед другом. Они путались и горячились. И не только путались в чужих дворах, но, к своему стыду и ужасу, не могли сразу определить, где стояли свои.
Зеленеющее разливом льна поле показалось незнакомым им. Всегда знали, что Каменный ров начинался сразу за Детченковским огородом, теперь же он нагой, начисто вырубленный, был далеко, под самой Шарипинской рощей.
— Вот тама сидели Куропаты, — показала рукой левее рва Фекла.
— Чо говоришь-то? Тю, старуха! Таматка ж Бугаев двор стоял, — возразила Марья.
— Будток и правда Бугаевых, — подтвердила Аграфена.
— А твоя, Марья, хата находилася вот туточка. Вон яблоня торчит, — Дарья повела рукой на полубугор, где делала изгиб Сельня.
Марья покачала головой.
— Не, то Степаново подворье. А мое-то повыше, — возразила она ей.
И, ругая самих себя за то, что, видно, вовсе сделались хуже малых детей, они, не теряя времени, двинулись к краю поля, где сразу за Сельней начинался редкий осинник и шел сенокос.