День был тяжелый, напряженный, и после последнего, шестого урока Наталья сильно устала. В учительской, куда она вошла, сидел один Крутояров, просматривая журнал успеваемости ее класса. Увидев Наталью, завуч незаметно закрыл его газетой, и на лице его появилось одновременно и строгое, и учтиво-внимательное по отношению к ней выражение.
— Как прошел день? — Он улыбнулся, выдвигая стул, чтобы Наталья села рядом с ним.
— Обычно, — строго ответила она, остановившись около другого конца стола и укладывая учебники в свой старенький кожаный портфель.
— Родителей Прялкина вызывали?
— Нет.
— Почему? — Крутояров поднял свои широкие брови, и в его округлившихся глазах Наталья сумела прочитать то его мелкое, ущемленное чувство самолюбия, прикрытое внешней учтивостью, которое он тщательно прятал.
Прялкин, ученик девятого класса, грубил учителям, но Наталья знала тяжелую обстановку дома — у него была мачеха, а отец сильно пил, и потому не считала нужным что-либо предпринимать, чтобы не сделать еще хуже, не травмировать подростка. Крутояров же находил ее метод слишком мягким, могущим нанести урон воспитательной работе; однако он боялся признаться себе, что мелко и подло мстил ей за ее равнодушие к нему.
— Коле Прялкину нелегко живется, и я как классный руководитель не могу допустить, чтобы он убежал из дома, — ответила она независимо и твердо, что всегда раздражало Крутоярова, так как он любил в своих подчиненных почтительность по отношению к старшим по должности.
— Вот как! — сказал Крутояров, заметнее поднимая брови — он считал, что при этом в лице его появлялось выражение значительности, что должно было бы понравиться этой гордячке. — Странная форма воспитания. А вам не кажется, что при такой поблажке Прялкин завтра подожжет школу?
— Он это может сделать, если травить его. Коля Прялкин — цельный и с большими духовными задатками подросток.
Крутояров покачал головой и, заметив, что она собирается уходить, не без иронии с легкой улыбкой спросил:
— Вы теперь, видимо, отправляетесь прогуляться в поле?
Он знал, что Наталья каждый день после уроков уходила встречать мужа со стадом, и старался незаметно уколоть ее.
— А вы, конечно, в руководящие инстанции? — тоже спросила и Наталья, знавшая, что Крутояров по поводу и без повода каждый день направлялся в Дом Советов, имея тайное желание, как она верно знала, получить место директора школы.
Крутояров не подал виду, проглотив эту неприятную ему реплику, и ответил даже с доверительным спокойствием:
— Что же поделать, Наталья Ивановна, — должность! — Он хотел еще раз намекнуть на свои чувства к ней, но Наталья крупными шагами вышла из учительской.
XIV
Крутояров не ошибся: узкой, залитой солнцем тропинкой Наталья направилась в поле — в сторону Сырой балки, где по мелкому березняку и осиннику пестрело видимое от околицы Демьяновска стадо рубцовских коров. Совхозный поселок Рубцово, вытянувшись вдоль Днепра, находился в двух километрах от районного центра. Наталья была благодарна мужу и за то, что при общении с ним она еще сильнее полюбила все живое на земле. Теперь самая невзрачная, вислопузая, старая и комолая Рыжуха казалась ей особенным и прекрасным существом. Все кругом для Натальи имело глубокий и ясный смысл. Она знала, что каждый древесный лист и травяная былка в такой же степени, как и человек, большой он или малый, — все имело свое жизненное назначение и существовало ради самой жизни. Такое открытие она сделала под воздействием того света любви, который согрел ее в совместной жизни с Николаем Дичковым.
Наталья спорым и ровным шагом, отдыхая, шла по тропинке. Личные, мелкие заботы не заслоняли главного смысла жизни. Жизнь, сколь ни запутанная и сложная, была прекрасна и необъятна так же, как бесконечны в пространстве и времени небесные миры. Раньше она не чувствовала с такой полнотой всю прелесть и красоту родных полей. Лишь сейчас она изумилась тому, как много было кругом земли! Природа сделала все, чтобы осчастливить человека. Рожь — ее уже начали местами убирать — радостно золотилась при закатных лучах, высокой стеной желтела кукуруза, светлым разливом стлались местами попорченные пыреем овсы. Особенно радостно и отрадно стало у нее на душе, когда она вышла на льняное поле. Лен всегда был особенно приятен ей. Она вглядывалась в волнующуюся под легким ветерком льняную рябь и все так же споро двигалась по тропинке, изредка нагибаясь и расправляя ту или иную былку. Потемневшие к старости васильки приятно ласкали ее глаза. Вдруг она остановилась, вспомнив сватанье к ней Туманова. Помнила Наталья ту страшную минуту раздумья и колебанья, когда чуть-чуть не решилась уехать с ним. Она никому, даже родителям, не сказала о том своем колебании, но себе-то самой, понятно, не могла лгать. «Убереглась… устояла!» — с облегчением вздохнула Наталья, осознав, что мог принести ей соблазн слишком сладкой и сытой той жизни, о которой так много тогда говорил ей командированный. «В излишестве — великое зло, бойся его!» Эти слова отца, врезавшись ей в память, тоже всплыли сейчас. Глаза ее отыскали сбоку стада маленькую фигуру мужа. Он стоял и издали смотрел на нее. Он был в грубой, полинялой от дождей брезентовой куртке и в кирзовых, со сбитыми каблуками сапогах; серая, с обвислыми краями шляпа защищала его от солнца. Холщовая сумка с грибами и лекарственными травами и берестяной туесок, наполненный малиной и прикрытый лопухом, лежали рядом на земле. Теплая волна нежности прихлынула к сердцу Натальи: каждый день он собирал по такому туеску малины и просил ее не пускать ягоды на варенье, а полакомиться ими, причем сам не притрагивался к ним.