— Опять хлопотал. Вот уж зародился человек! — проговорила Наталья, подходя к мужу и кивнув на туесок в тени под лозовым кустом.
— Сегодня отменно крупная, — он поднял туесок и, отгорнув лопух, показал ей как на подбор ягоды.
— Хоть на выставку! Ты где же их набрал?
— А вон по орешнику, — кивнул Николай на опушку, начинавшуюся сразу от балки.
— Ты хоть обедал-то, Коля? — Наталья покачала головой, заметив, что узелок с едой был почти таким же, как и утром, когда она собрала его.
— Трошки перекусил.
— Ну так и есть! — всплеснула руками Наталья. — И что ты, скажи, за человек?
— Э, Наташа, не серчай. Пустяк. Вон пишут, что объедаться вредно, — Дичков с большой нежностью погладил своей жесткой, огрубевшей ладонью Натальину руку.
— Писаки-то те, Коля, наверняка сытно едят.
Они присели на теплую, ласковую землю; Наталья в блаженстве вытянула ноги, закрыла глаза и тихо засмеялась.
— В школе-то у тебя хорошо? — попытал Николай.
Наталья угадывала в его вопросе тревогу — она ему рассказывала о заигрывании с ней Крутоярова — и, открыв глаза, ясно взглянула ему в лицо, говоря своим взглядом, что ей никто не нужен, кроме него.
— Маленько устала. Есть у меня, Коля, три тяжелых ученика. Особенно Прялкин.
Дичков знал, что они доставляют жене большую неприятность, но он ничем ей не в силах был помочь и переживал за нее больше, чем за собственные дела.
— Что ж ты надумала? — спросил он, закуривая сигарету и осторожно выпуская дым.
— Сумкин ничего. С тем вроде налаживается. А с Прялкиным вовсе худо. Парнишка может натворить бед. Она, Коля, может быть слишком даже большая, эта беда! — И по тяжести вздоха Дичков определил ту большую озабоченность, какая тяготила ее; ему тоже сделалось очень тяжело и пасмурно на минутку.
— Как Рыжуха? — улыбнулась Наталья, оглядывая рассыпавшихся между кустами по еще зеленеющей траве коров.
— Золотей золота! — похвалил Николай. — Отваливает по двадцать литров. Тут, Наташа, с ней стряслась целая история: треснуло копыто, леший его возьми! Ветеринар распорядился просто: сдавать на убой. А я отстоял, взялся лечить травами — по совету твоего отца, — и, бог даст, скоро оно вовсе срастется, копыто. Твой батька — большая голова!
Наталья с доброй улыбкой слушала голос мужа, в котором звучали такие родные ей нотки, и она стала его еще выспрашивать о мелких подробностях, касающихся коров. Она, учительница, образованная женщина, находила для себя много интересного и важного, и Дичков вновь и вновь подивился на свою жену. Раньше у него было твердое мнение, что образованные люди не могут интересоваться столь низкой материей. Наталья опровергала такое его представление о всех очень грамотных, и от этого еще ближе и дороже она была для него.
— Степка ничего? Не страшен?
Степкой звали огромного, как гора, совхозного быка, по общему мнению исключительно свирепого, но который между тем относился с полным расположением духа к пастуху. Дичков кивнул налево, где несколько поодаль от коров возвышалась фигура быка.
— Вот стоит, чертяка! У нас теперь взаимопонимание. Тоже Иван Иваныч научил. Мудрец! Была у меня с быком, с чертом, распря. А теперь мы друзьяки! — Дичков поглядел на низкое солнце. — Пора, Наташа, гнать.
Наталья ждала мужа на дороге — он погнал в совхозный поселок стадо, и уже смеркалось, когда они вошли в городок. Миновав церковь, Наталья свернула в узкий переулок.