— Зайду к Прялкиным. А ты, Коля, ступай домой, я скоро, — сказала она мужу, поправляя на его плече смотанный кнут; подчеркнуто гордой походкой под глазницами окон — знала, что ее пересуживали, — Наталья зашагала по пыльному переулку, свернув к крепкому, с голубыми наличниками дому Прялкиных.
XV
В прихожей ее встретила рослая, с большой грудью, с широким плоским конопатым лицом женщина — жена Прялкина Анастасия. Она была заезжая, нездешняя. Ходил слух, что Анастасия била не только приемного сына, но и мужа Федора. Наталья раза три мельком видела эту женщину, слышала плохое о ней и теперь, вблизи, разглядела ее. Ей был всегда неприятен тип таких грубых, деспотичных, бессердечных баб. Федор Прялкин, невзрачного, серого вида, в расстегнутой и выпущенной из штанов рубахе, открывавшей его костлявую, заросшую рыжим волосом грудь, с чинненько приглаженными волосами, с только что побритым красновато-бурого цвета в результате частых запоев лицом, трезвый и покорный, как побитая собачка, сидел за столом, должно быть, в ожидании ужина. Родная дочка Анастасии, толстая, закормленная, сонного и ленивого вида, лет двенадцати, похожая на мать девочка, с превосходством любимой и потому пользующейся большей властью, посматривала на неродного брата. Коля стоял около стены, напряженно и угрюмо, из-подо лба озираясь по сторонам. Грязные, отросшие, нечесаные лохмы, желтая, тоже нечистая, рубашка, обтрепанные понизу штаны и разбитые ботинки говорили о тяжелом положении мальчишки. Увидев вошедшую классную руководительницу, он весь поджался и ощетинился — не потому, что не любил ее, наоборот, Коля разделял общее мнение класса, что Наталья Ивановна справедливая и добрая, — но потому, что учительница могла что-то сказать родителям, а мачеха затем выместить свою злобу на нем. Он напряг все силенки, приготовившись дать отпор и пойти на все, чтобы отвоевать право на свое существование. Наталья сразу же, едва взглянув на него, определила, какая тяжелая буря пронеслась в это время в душе подростка. Сердце ее больно и раз, и другой ворохнулось в груди. И не столько разум, сколько сердце подсказало ей, что ни в коем случае нельзя было, хотя бы даже и слабо, обрушиваться на мальчишку, а следовало поступить совсем наоборот: светом любви и тепла согреть его уязвленную душу. Анастасия всегда заискивала перед всеми начальниками и могла создать ложное представление о своей мягкости и сердечности. Учителя ей тоже представлялись начальниками… Так поступила она и сейчас: с подчеркнутой приветливостью заговорила с учительницей, чтобы не дать ей возможности в присутствии приемыша напасть на нее.
— Проходите, пожалуйста! Не стесняйтесь. Мы со всем уважением к образованности. Садитесь к столу. Тут чисто. Лезь в погреб, сыночек, принеси грибов, да гляди — боровичков. Не абы чем же потчевать!
Наталья угадала, что слово «сыночек» она произнесла через силу, без тени теплоты, обычно вкладываемой матерями.
— Не беспокойтесь, мне ничего не нужно, — остановила Колю Наталья.
— Да как же так? Мы ж с пониманием к образованности! — всплеснула руками Анастасия.
— Истинно… верно… — промямлил Прялкин, поддакивая жене, как-то странно, лодочкой, открывая свои дряблые губы.
— Садитесь к столу. Все знают об нашей приветности. Ну а на дурные языки, известно, замок не накинешь. Замков не хватит.
Наталья присела, только сейчас почувствовав, как она устала за день. Коля делался все угрюмее и озлобленнее; видно было, что он приготовился, если потребуется, для отпора. В душе его росло злое чувство отмщения всем, всем за то, что он не видел ласки в своей детской жизни, — каждый день чувствовал враждебное, неродное, ранящее его отношение к себе.
С минуту молчали. Прялкин значительно поглядывал в потолок и покрякивал. Анастасия все-таки вытащила из шкафа и поставила на стол бутылку красного дешевого вина.
— Вы, понятное дело, пожаловали насчет нашего лоботряса? — спросила она с вежливостью.
— Да. Но только я таким словом вашего Колю не называю. И пришла сюда не с жалобой на него, — хочу похвалить. Есть за что!
Анастасия могла ожидать даже зимою грома; но не того, что она услышала, — это не укладывалось в ее голове! Прялкин, тоже не ожидавший такого суждения, поднял на лоб брови и осклабился. Диковинными и непонятными были слова учительницы и для самого Коли. Вся та решимость и злость, которые его охватили, вдруг исчезли из его мальчишеского сердца. Слезы прихлынули к его глазам, удушье скомкало горло. Он чувствовал бессилие от своей нежности, но одновременно другое чувство — недоверчивости — поднялось со дна его маленькой души. Он еще не до конца верил тому, что услышал.