— Утрясайте с Варварой Степановной.
— Что, жаловаться бегали? — спросила Варвара администратора Попыкину. — Но я, Попыкина, незлопамятна. А будешь слушать Милкину — пеняй на себя! На стройке нехватка рабочих рук. Усекла?
— Да разве я что говорю, Варвара Степановна? Мы вовсе и не жаловались. А к тебе я со всем уважением, честно.
— Правильно, Попыкина. Будешь с уважением — получишь кое-что. А не будешь — загремишь. Тем более что грехи за тобой есть.
Кабинет Варвара отделала на славу: деревом, орехом. Гусаков только разводил руками:
— Чистая картинка!
— Только картинка-то эта дороговато стоила, — бросила Милкина.
В тот же день реплика Милкиной стала известна Варваре: у нее были всюду свои глаза и уши. Эту службу — доносов Варвара ставила превыше всего.
«Хочешь сделать карьеру — найди доверенных, с ними ты свернешь горы, а без них — никуда не выскочишь» — такую мысль как-то она высказала Гусакову. Тот же подумал: «А ведь эта бестия, чует мое сердце, может далеко ускакать».
Милкиной Варвара сказала:
— Мне даже нравится, Екатерина, твоя самостоятельность. Но! Тщу себя надеждой — когда-нибудь преклонишь свою гордыню.
— Только не перед тобой, — ответила со спокойным достоинством Милкина.
— Ох, не зарекайся! Видишь, я и сейчас не держу на тебя зла.
— Ты, Тишкова, боишься сильных.
— А ты, Милкина, сильная?
— Во всяком случае, не рабыня.
— А разве так легче жить?
— Легче. По крайней мере, себя уважаю.
— Правильно, Милкина: себя уважать следует.
Иван Иванович видел сноху насквозь — так ему казалось. Но и он изумился ее проворности:
— Правду говорят — чужая душа потемки.
Он стал беспокоиться за Прохора: тот бессловесно подчинялся жене, что могло привести к потере своего лица. Это Иван Иванович определил, когда они с Варварой заглянули к ним — вскоре после повышения снохи. Старый Тишков уже не сомневался, что Прохор целиком попал под власть жены и потерялся. В Варваре же, очевидно, полностью взяло верх деспотическое чувство властвования над людьми. В Демьяновске многие знали высказывание Тишкова: «Низкий человек, добравшись до власти, безжалостно гнетет других — и, может, жалобится и плачет наедине с самим собой».
Плакала ли сама с собой Варвара, никто не ведал.
Стеснительно и виновато улыбаясь, Прохор прошел следом за женой к столу. Он встретился с круглыми насмешливыми глазами Степина и понял, что тот подтрунивал над ним. Чувство гордости зашевелилось было в его душе, но другое чувство — слабости человека, счастливого оттого, что исполняет чужую волю, — подавило первое. «Я так живу, и мне так хорошо», — говорили глаза Прохора.
Варвара села за стол, боком к Наталье, подчеркивая, что она не намерена расшаркиваться перед большой грамотейкой. Тайно Варвара презирала образованных, в особенности молодых баб, считая их дурными и выскочками. В институт она лезла ради диплома; Варвара считала, что хорош ум тот, который может понимать жизнь не по книжкам, и повторяла, что не будь грамотной, а будь счастливою.
— Ну как вы там живы? — спросил Иван Иванович, обратившись к снохе.
— Не хуже других, — уверенным басом ответила Варвара.
— Тебя, стало быть, опять повысили?
— Значит, есть за что, — за жену ответил Прохор, явно угождая ей и боясь встречаться с глазами отца и сестры Натальи.
— Все знают, что я никого об том не просила.
— Не приведи бог, ежели бабы захватют власть, — философичным тоном, как бы куда-то в пространство, проговорил Степин.