— Матвеевна хорошо натопила! — похвалил Иван Иванович, опорожнив стакан холодного кваса.
— Мировая баня! — сказал Прохор, раскладывая на газете сушеную рыбу.
— А вот летось мы парили главного режиссера областного театра. Фамилия у него какая-то короткая: не то Шпак, не то Шпик, — сообщил Прохор, покатываясь со смеху. — Так он, бедняга, едва не отдал концы. В примылок выполз на карачках. Час сидел, никак не мог очухаться.
— Откровенно сказать, я тогда перепугался, — сознался Иван Иванович.
Квас кончился, мужики замолчали и, так же как и на косьбе, ничего не сказав Кириллу Егоровичу и Кузовкову, прихватили веники и белье и вышли наружу.
VIII
Родители были недовольны дочерью Зинаидой. Она десятый год жила на Севере, в поселке добытчиков газа. Но ее образ жизни не был для них неожиданностью, плохих привычек улицы она поднахваталась, когда жила еще здесь, в Демьяновске: курила, излишне красилась и не отказывалась от рюмки; такая она туда уехала. Прибавилась лишь нервозность и раздражительность. Какая-то в ней уже была накипь, желчная и едкая. Но, может быть, они просто забыли? Иван Иванович понимал, что так делали многие женщины, и старался не осуждать дочь. Ему было только немного грустно, когда он смотрел на нее. У детей прокладывались свои пути, непохожие на те, по которым прошли они, родители, и потому следовало быть терпимыми. Но, думая так, Иван Иванович не мог избавиться от озабоченности и даже от смутной тревоги, которая проистекала еще и оттого, что у дочери был «дебелый муж», как сказала о нем Дарья Панкратовна. Его дебелость, без сомнения, сказывалась на Зинаиде. Дочка желала пожить в свое удовольствие, и родители понимали ее: так поступала не одна она. Нынешнее поколение не хотело жить так, как прожили они, и Иван Иванович осознавал, что тут — непреложный закон самой жизни. Он не осуждал дочь и вообще молодых, он лишь удивлялся, как все быстро, на глазах, менялось. Жене он сказал:
— Нам, мать, Дарья Панкратовна, за ними не угнаться. Мы с тобой старые.
— Нервозная Зина, — вздохнула Дарья Панкратовна. — Ты бы, как батька, попытал, может, у нее на душе неладно?
— Пробовал. Уклоняется от разговора. Досаждать ей особо не надо, мать.
— Не развалилась бы ихняя семейка. Вот чего, Иван Иванович, я боюсь!
— У меня у самого такая мысль в голове. А что нервная, то об том, Дарья Панкратовна, мы должны понимать: мы не знаем той ихней жизни. У нас — одна, а у них — другая. Печать кладет. Следует быть терпимыми.
— Твоя правда, а все ж тревожусь я чего-то… — снова вздохнула Дарья Панкратовна.
После обеда они заговорили с дочерью. Кузовков, насвистывая, ушел удить рыбу в Днепре. Зинаида сидела размягченная — от сытного обеда, лени и скуки.
— Какая ж у вас там жизнь? — осторожно полюбопытствовал отец, отчего-то боясь встречаться с глазами дочери.
— Нормальная, — бросила Зинаида, не желая посвящать родителей в подробности. — Нам трехкомнатную дали.
— А вы счастливы-то сами?
— Как ты видишь — мы приехали не нищие, — удивленно пожала плечами Зинаида. — Мы живем как современные развитые люди, — прибавила еще, на что родители ничего не ответили.
Она чувствовала, что старики были недовольны ею, и начинала все больше злиться.
— Ты бы, доченька, бросила курево, — осторожно сказала Дарья Панкратовна, — что ж тут хорошего?
— Успокаивает, мать. Да теперь почти все курят. Другое время.
Иван Иванович веско заметил:
— Переимать дурное — известно, ума не надо. За дурным не надо в лес ходить — само лезет в руки.
— Ты, батя, отстал от жизни. Теперь другие понятия.
В калитке показалась крупная, солидная фигура Кузовкова. Улов его оказался из рук вон скудный: поймал всего три плотвицы и одного крошечного пескаря. Кузовков покрякивал от смущения.
— Клева нет, — пояснил он, поймав немой вопросительный взгляд тестя, — или, может, вся рыба передохла?
— Как ловить, — сказала Наталья.
— На ушицу маловато, — заметила Дарья Панкратовна, заглянув в ведро.
— Ты не умеешь ловить, — сказал отцу Вася, посмеиваясь над ним.
Василий Родионович поморщился и подумал: «Надо мальчишку в руки взять. Родителя он обязан чтить».
— Ты только умеешь командовать людьми… — прибавил еще сын, по детской наивности не понимая всех тех чувств, которые при таких его словах испытывали отец и мать.