«Разве я не сеял это самое добро на своей ниве? А меня самого любят?» Но тут был тупик мысли, из которого нельзя было выбраться иначе, как обвинять людей и обелять себя. Он искал оправдания такой своей жизни, чтобы найти твердую опору, но она ускользала. «Эгоизм! Эгоизм и тщеславие — и во имя их я губил все свои силы. Только гнусное «я»! Да, еще — отвратительная потребность брюха. И в своей семье главный злодей — это я! Освободиться… чем скорее, тем лучше. На что же я потратил молодость и лучшие свои порывы?» Собранный и молчаливый, он вернулся домой.
Туманов мельком взглянул в глаза этой женщине, жене, заметив так хорошо знакомое ему выражение мелочности и высокомерия, и снова спросил себя, как могло так случиться, что он сошелся с ней? И не только сошелся, но прожил вместе столько лет? «Как могло произойти все это с моей душой? Неужели она так страшно заросла бурьяном?..»
Он не смотрел на жену и дочь.
— Я хочу быть один. Не мешайте, — сказал он мрачно.
— Ах, Роман, ты стал такой раздражительный, — вздохнула Анна Евдокимовна. — Но только одна я всегда понимала тебя.
— А, это знаменитая папулина хандра, — холодно засмеялась Инна, показав все свои мелкие белые и красивые зубы.
— Зачем ты так крикливо одеваешься? — спросил он дочь с глубокой горечью.
Инна отполированными глазами смотрела на отца.
— Я же не деревенская Дунька.
— А чем ты лучше той Дуньки?
— Ну, папаша, извини меня, но ты сегодня не в духе.
С самого раннего детства Инна знала твердо одну истину: как птицам даны крылья, чтобы летать, так и ей должно быть дано все, чего она только пожелает. К этому ее приучила роскошь, доступность почти всего и, вследствие этого, сознание своей силы.
— Но ведь наши дети из интеллигентной семьи, — пришла на помощь Анна Евдокимовна. — И сами они не рабочие. Хотя нынче всякая шваль гонится за модой.
— Милая логика! — бросил Роман Романович с сарказмом.
Инна не прошла по конкурсу, и теперь вся надежда была на могущественный звонок отца, судя по логике вещей, как понимала жизнь Анна Евдокимовна, ректор не откажет из-за боязни нажить в Туманове себе врага.
— Не забудь: завтра примерка костюма. Да, через Ирину Тихоновну я достала тебе целый набор прекрасных парижских галстуков и сорочек. Там твои любимые цвета.
— Мне ничего не надо, — отрывисто и все так же мрачно бросил он, глядя в стол.
— Ты не в духе? Плохо себя чувствуешь?
— Что вы хотите от меня?
— Ты ведь знаешь, что Инночка провалилась в институт.
— И что же?
— Ах, Роман, зачем делать вид, что ты ничего не понимаешь? При таком конкурсе — сто пятьдесят человек на место — разве могла она поступить?
— Но другие же поступают!
— Я не знаю, кто и как туда проходит, но знаю, что Инна не хуже их. Ты ведь хорошо знаком с ректором института… Сам ведешь у них мастерскую.
— Я его просить не намерен, — перебил жену Роман Романович.
Лицо Анны Евдокимовны осталось невозмутимым.
— Но ты ведь не хочешь плохого родной дочери?
— У нее нет никакого призвания к актерству. Но они учли все же, чья она дочь, и дали ей возможность пройти сквозь туры, допустив до общеобразовательных предметов. Их она сдала на одни тройки.
— Я хорошо отвечала, — вставила Инна.
— И тебе, значит, сознательно занизили оценки?
— Не будем затевать спора, — мягко улыбнулась Анна Евдокимовна. — Отец, я думаю, не хочет, чтобы ты пошла на стройку таскать кирпичи, — она отряхнула соринку с пиджака мужа.
— Ей нечего делать на актерском факультете. На свете много нужного дела.