XXIV
Туманов давно уже задумывал книгу о таком вот маленьком городке, о его жителях, которые тихо и незаметно занимаются делами, не шумят и не гремят, и, узнав от сестры о том, что бригада плотников, в которой находился и Иван Иванович Тишков, сейчас занята ремонтными работами в церкви, загорелся желанием потрудиться самому с ними, чтобы ближе узнать этих людей в деле и все общупать своими руками, — без сомнения, могло пригодиться при писании романа.
— Знаешь, я хочу с ними поработать. Маленько разомнусь, — сказал он сестре за завтраком. — Ты ведь помнишь, что я когда-то плотничал?
Ему было очень важно узнать мнение сестры.
— Что ж, не помешает, — ответила Екатерина, вопросительно поглядывая на него; Роману Романовичу показалось, что она чего-то побаивалась.
— Ты думаешь, не осилю?
Она ответила чистосердечно:
— Я не знаю, Роман. То было, когда ты держал в руках топор, так давно. Не вышел бы конфуз, как с Князевым. А когда-то ты и правда отменно плотничал, Роман. Что ж, если есть зуд — иди.
— Конечно, скверно осрамиться. Я понимаю. И все-таки, Катюша, я попробую. Да, мне следует размяться. Наш брат гнушается, как черт ладана, физической работы. Вот отчего иные называют шлею чересседельником.
Екатерина опять повторила «не помешает», одобряя его намерение, и Туманов вышел на улицу, направившись к церкви. Та, почерневшая, с худой крышей и выломами в стенах, показалась за старыми, уже озолотившимися липами на склоне обрыва перед кладбищем. Бригаде плотников были поручены ремонтные работы, чтобы затем разместить здесь краеведческий музей. Работы предвиделось великое множество, денег же отпускалось так ничтожно мало, что по смете хватало на одну крышу, но Иван Иванович поставил перед товарищами условие: или отказаться совсем, или же взяться и довести работу до конца, несмотря на грошовый заработок. И он снова погордился мужиками: все согласились, лишь заколебался Лушкин Петр: он подумывал о женитьбе и ему, следовательно, требовались для такого важного дела деньги. Однако Петру было больно видеть погубленную красоту храма, и он вместе с ними налег на работу.
Приход в бригаду Туманова был воспринят мужиками совсем иначе, чем Кирилла Князева. Тот был в сознании мужиков заевшийся начальник, этот же — знаменитость, известный в стране человек, кроме того, он явился не играть «в народ», а поработать какое-то время с ними, чтобы лучше написать книгу — пускай не про них, а про такую вот работу. Тут крылась, как они все понимали, разница.
Иван Иванович поручил ему подносить раствор и кирпич. Подноску же кирпича и раствора Иван Иванович поручил не потому, что хотел испытать физическую выносливость Туманова, — он пока не мог доверить ему кладку, где требовалось умение. То, что ему велели делать самую тяжелую, мускульную работу, не угнетало Романа Романовича. Через час он почувствовал, что выбился из сил. Надо было собрать всю энергию, не показывая своей отвратительной слабости, и кончить рабочий день молодцом. Между тем старухам наскучило такое зрелище, и, продолжая дивиться, все разошлись, а за кустами теперь торчала лишь одна фигура Селезня, хихикающего над павшей знаменитостью. Селезень испытывал наивысшее удовольствие, как будто что-то особенное и важное происходило с ним самим. «Вознеслись… великие. А носом-то в грязь не хотели? Таким-то макаром. Псу под хвост все ваше величие. Подняться б только!» Однако, чтоб не потерять веса и достоинства, он удалился, все так же зажимая под мышкой свой портфель.
День занялся теплый и светлый. Пахучий осенний воздух приятно остужал мокрую от пота спину. «Я должен не показать своей слабости, во что бы-то ни стало осилить, иначе буду сукин сын!»
Были минуты полного изнеможения, особенно после первого перекура; ему казалось, что больше не в состоянии таскать кирпичи, что еще мгновение — и он упадет от бессилия на землю. Угнетала также гулкая пустота разоренного памятника, зиявшие дыры в поросшей мхом и лозинами крыше и в стенах. Он шатался, вытирал рукавом мокрое лицо и душил в себе эгоистическое желание немедленно бежать отсюда, чтобы избавиться от тяжкого труда. Но как только, разогнувшись, он взглядывал на работающих мужиков, на душе делалось увереннее и спокойнее.