— Это называется модная бальная одева?!
— Я, что ли, его шила?
— Твоя работа — следить, чтобы шили не мешки.
— Не велика цаца, — бросила с насмешкой Анна.
— Ты получаешь, между прочим, неплохую зарплату! — взорвалась обычно тихая Валентина Громова, учительница географии.
— Пошли к черту! Кто вы такие, чтобы меня отчитывать? — заотбрехивалась Анна. — Подумаешь, артисты! Видела я таких свиристелок.
Находившаяся в уборной Галина не вымолвила ни слова, но, когда они остались наедине — вместе вышли на улицу, — ударила Анну по больному месту, по ее самолюбию:
— Не зарывайся. Не представляй себя богиней, а других быдлом. Тебе не из-за чего задирать нос. У девчонок — талант, а у тебя его нет. Своей красотой хвастаешь, подружка? Ой, гляди, не далек день, когда она свянет. А что останется? Надутая гордость? Так то — недорогой товар.
— И ты иди к черту! — Но голос Анны пресекся, и Галина заметила выступившие на ее глазах слезы, и в эту минуту она показалась ей несчастной и жалкой.
— Что с тобой происходит, Нюра? — спросила она участливо, дружелюбно.
Анна, отвернувшись, кусала от злости и бессилия губы, ей вдруг стало жалко себя. Все свои наивные мечты припомнились ей… Мечты о необыкновенно прекрасной, совсем не похожей ни на что здешнее жизни. Вспомнила, как после окончания десятилетки, после последнего экзамена с девчонками сидела на перевернутой вверх днищем лодке, свесив босые, смуглые от загара ноги в воду, — раскрывшимися наивными очами глядела в сине-голубую манящую заднепровскую даль… Как много прекрасного ей тогда померещилось!.. Даже дух захватило. А кончилось вот чем — мужниной мазутной рубахой да реквизиторством во вшивом ансамбле… Она встряхнулась, прогоняя накатившую слабость.
— Ты меня, подружка, не жалей. Не надо, — сказала ей то же самое, что год назад, когда поделилась своей мыслью — перебраться в поселок.
— Смотри, Нюра! — предостерегла Галина, повернув в свой переулок.
— Что мне, интересно, смотреть? — крикнула ей в спину Анна.
Галина не остановилась — не ответила.
— Сама, между прочим, смотри! Много вас таких-то учителей, — это уже она прокричала вовсе лишнее.
Однако Анна еще продолжала ждать чего-то особенного. Яркая, красивая, она жила от ансамбля особняком, отчужденно поглядывая на сей народец завораживающими глазами заарканенной овцы. Она много занималась собой, густые, вьющиеся, выкрашенные в огнисто-рыжий цвет волосы делали еще ярче и порочнее ее лицо. О будущем Анна не думала, как мало думает о нем нынешнее молодое поколение. Правда, о ближнем будущем все-таки мечтала — машина и богатая квартира временами мерещилась ей.
В ансамбле же атмосфера все больше накалялась. Она избегала встречаться с Портянкиной. Сапогов глядел косо — на этого целеустремленного сазана ее красота не действовала. И она перестала с ним интересничать. Ворчала и хозяйка — требовала уборки квартиры и помогать ей в добывании пропитания. Такая жизненка не светила…
В конце сентября, когда озолотились деревья в поселке, Анна с пронзительной ясностью вспомнила Николая, сына, ту свою тихую семейную жизнь и, почувствовав подступившие слезы, взяла расчет; через два дня она выехала в Демьяновск, имея тайное желание начать прежнюю жизнь.
Анна считала, что не обманывала себя: не минутное наваждение толкнуло ее возвратиться в Демьяновск. Она глушила внутреннее сомнение, что демьяновская жизнь уже не прельстит ее теперь, и в дороге упорно настраивала себя на возврат. Она нарочито строго, поджав губы, сидела в автобусе, чтобы не дать повода заигрывать с ней. «Хватит таскаться! На всей этой дури ставлю точку. У меня муж Коля, сын Вася, устроюсь опять в магазин или куда почище. Прохорова Варвара поможет. Буду примерной. Наверно, так прекрасно быть примерной! — думала Анна, и в лице ее промелькнуло что-то детское, наивное. — Надо в поте лица работать. Какая, к черту, с меня актриса! Все актеры — комедианты. Теперь я — твердая реалистка. И да здравствует новая, совсем новая, нет старая, прежняя жизнь! «Как хороши, как свежи были розы…» — вспомнила стих. Слезица, незаметно как, поползла по щеке. «Где же они, те розы?.. Какие розы, когда кругом рожи! А где рожи, там не бывают розы. Гады ползучие ползали у моих ног. Что они мне, собачье, дали? Для гармонического развития? — Потихоньку шмыгнула носом: так жалко стало себя. — Больше-то, собачье, вы от меня ничего не получите. Да здравствует Коля, и новая… нет, старая жизнь!»
В Демьяновск она приехала под вечер. Широким, пополневшим показался ей Днепр, но сам городок — маленьким и жалким. От домов, садов и огородов пахнуло уже полузабытым запахом картошки, яблок и помидор. Она почувствовала тянувший с чьего-то огорода запах дыма, и слезы вдруг сами собой покатились из ее глаз. Однако она тут же взяла себя в руки, гордо вышагивая под окнами домов по улице. Она слегка только кивала знакомым, мимоходом отмечая убогий и серый вид бывших ее товарок, и ей польстило то, что на лице Екатерины Фокиной, старой ее подружки, появилось выражение зависти. Худая, невзрачная, в своем выношенном пальтишке, Екатерина слишком проигрывала перед рослой, статной и нарядно одетой Анной. (Все-таки ресторанные кавалеры ее довольно прилично одели.)