— Ты, видно, хорошо устроилась, — вздохнула простушка Екатерина.
— Да, хорошо, — кивнула ей Анна и, строго-недоступная, не желая ничего рассказывать о себе, застучала тонкими каблучками сапог дальше.
Вот и сизоватая драночная крыша материнского дома. Анна скользнула глазами по окошкам, стараясь увидеть лицо Николая. Поднимаясь на крыльцо, почуяла взволнованный стук своего сердца. Поворотив голову, увидела в огороде серую фигуру матери: та копала картошку и, заметив дочку, воткнув вилы, заспешила к дому, к ней. Анна бегло поцеловала мать, молча шагнула за ней в сенцы. Переступив порог дома, обвела глазами прихожую: ни одной мужниной вещи не попалось ей на глаза — на подоконнике только заметила обломок его мундштука.
— Где Васятка? — спросила усталым голосом Анна, присев на табуретку.
Лицо Серафимы сморщилось и сделалось злым.
— Они его к себе забрали. Силком я пацаненка не могла удержать.
Анна глубоко в душе чувствовала, к своему ужасу, что сообщение это не только не подействовало на нее угнетающе, но, наоборот, она испытала облегчение, точно свалила с плеч ношу. Спросила же она совсем другое:
— Зачем ты им отдала?
— Не на грудки ж лезть.
Анна вытащила сигареты, закурила; жадно несколько раз подряд затянувшись, полюбопытствовала после молчанья:
— Как Коля тут?
Старуха внимательно, буровящими глазами глядела в не шибко веселое лицо — почуяла, что не клеилась у нее жизнь.
— Вчерась в общежитие умотал.
— Сказал чего-нибудь? — продолжала выпытывать у матери Анна.
— Ушел молчком.
— Как он здесь живет? Пьет?
— Не, чего говорить напраслину. Ныне бросил.
Анна устало, как много пожившая, глядела в угол, между стеной и печью.
Серафима прощупывала дочку взглядом:
— Приметила кого? Наглядела чи нет?
— Я, мамка, надумала… сойтись с Николаем, — ответила после молчания Анна, закуривая новую сигарету и не думая о том, что дымит в материнском доме.
— Это б неплохо. Только я хочу тебя, Нюра, упредить: зятек-то уж не тот. Ты-то уверена — он захочет?
Анна с удивлением посмотрела на мать. Знала и верила она в неотразимую силу своей красоты, помнила, как терзался тогда Николай, умоляя ее остаться. «Чего она, забыла про все это? Старая стала?»
— Захочу — так на коленках приползет, — выговорила с уверенностью.
— Гляди — не прошибись, — остудила ее пыл мать.
Напившись с земляничным вареньем чаю, Анна легла спать, решив утром — было воскресенье — идти к Николаю в общежитие. Разбудил ее громкий крик петуха. Серафима уже кончала стряпню около печи, когда Анна, в яркой, знойно-желтой кофте, плотно обтягивающей ее большие груди, вошла в прихожую. Старуха окинула ее взглядом, погордившись дочерью. Найди-ка во всем Демьяновске такую!
— Они, видишь, порешили на свой манер мальца воспитать, — проворчала Серафима. — Черта лысого! Знаем ихнюю-то доброту. Чай, мягко стелют.
Общежитие находилось в старинном, уцелевшем от войны, кирпичном доме около моста. Высокий, поджарый, в цветастой, выпущенной из брюк рубахе парень, живший в одной комнате с Николаем, так же потерялся, как и все мужчины при виде ее, — он засуетился, предлагая ей стул.
— Николай сейчас придет. Он у родителей. Да вы посидите с нами.
Другой жилец, коренастый белобрысый мужчина лет сорока, с полотенцем на шее, вошел из коридора.
— Кого вы ищете? Случайно, не меня? — поинтересовался белобрысый.
Анна, ничего не говоря им, презрительно и высокомерно сжав губы, вышла наружу и увидела на тропинке, около речки Николая. Он уже знал о ее приезде и, несмотря на то что ушел навсегда от Серафимы, в душе своей не порвал еще с Анной. Сердце Николая забилось, когда увидел ее. Вспомнил он ее робкую, ласковую, детскую улыбку в первый день свадьбы. Но он тут же вспомнил, с каким равнодушием она бросила его. «Все прощу, если… покается…» — однако, мелькнуло у него в голове.