…Позвонил Дударев — предложил Якову проехаться к шабаям, к старым приятелям, — те находились около Мытищ, в совхозном поселке. Яков не шибко стремился увидеть физиономию Бобылева, но когда Дударев сказал, что мужики устраивают пир по случаю… ухода из бригады Шуйкина, он согласился.
— Не ожидал я от него такой перековки, — сказал Дударев уже в вагоне электрички, имея в виду Шуйкина. Но Якова новость не удивила. Шуйкин, истинный крестьянин, тянулся к земле — это он заметил еще тогда, в начале своего шабайства. Откровенно сказать, Яков обрадовался известию.
— Молодец! — похвалил его. — Прозревают людишки, что не в одних грошах жизнь.
Дударев поддакивал и покрякивал, поглядывая на озабоченного Якова.
— Что, укатали сивку? Какая печаль, Яша? Погляди, жизнь-то как чаша: умей лишь черпать. Чего хмур?
— Своя земля снится, тянет, дьяволюка, — он растроганно улыбнулся.
— С Веркой нелады? — догадался Дударев.
— С базы ушел. С того и началось.
— Не оправдал, значит, ее надежд. Бабенка она, признаться, хищная. Я это тебе давно хотел сказать. И что надумал?
— Видно, надо подаваться обратно домой, — ответил после некоторого молчания Яков.
Дударев возвел к потолку глаза — такая мысль его не грела. Яков же признался:
— Я, брат, без косьбы да без нашей бани учахну.
— Да… да… Мелко гребем… Нынче вон в финские устремились. Тебе в ней мыться-то приходилось?
— Нет. А что за баня?
— Сухим паром всю грязь из внутреннего мира вышибает. Видал, куда прогресс шагнул?
— Ну, черта, брат, не отмоешь. Выгонь-ка грязицу из Бобылева! — засмеялся Яков.
— Бобыля, верно, и финская не возьмет, — согласился Дударев.
Яков поцепче оглядел товарища: лицо его так и светилось от счастья, и тот вопрос, который он хотел задать ему: «А как живешь ты?», отпал сам собою, и он порадовался за него.
Совхозный поселок раскинулся около соснового бора. Совхозная гостиница, где стояли шабаи, находилась на околице, — это был двухэтажный кирпичный дом, как обыкновенно, без малейших излишеств и походил на коробку. Шуйкин сервировал стол. Он был в приподнятом настроении, что обрадовало Якова. По случаю отъезда он принарядился, одев свой береженый костюм цвета лазурной волны. Сразу же следом за ними вошел человечек по виду вовсе потерянный: рыжеватые патлы его, причем весьма редкие, торчали в разные стороны, чем напоминали ежа, высунувшего на приятный запах свое рыльце. Малый росток да притом дикая чаща, покрывавшая его лицо, говорили красноречиво о том, что человечек вел весьма первобытный образ жизни, получая полное удовольствие. Он сделал реверанс, помахивая мятой кепкой:
— Приветствуем корешей! Рад лицезреть.
Фамилия у него оказалась Ступа: с сегодняшнего дня он числился новым кадром бригады взамен бегущего Шуйкина; Голубь тоже подался искать дела поприбыльней.
— Курнуть, извиняюсь, имеем?
— Мы-то имеем, а ты смали свои, — остудил его пыл Яков. — Откуда, умелец?
— Не твое собачье дело, — отбрехнулся Ступа, возмущенный неделикатностью.