Дударев вытащил зубами из пачки сигарету, не замечая при этом протянутой руки Ступы, который, однако, едва не поживился чужим куревом.
— Жмотье! Рази народ? Мельчает на-арод. Широты, понимаете, нету, — бубнил он, косясь на закуски.
— А где Дударь? — спросил Яков, снимая пиджак.
— Был Дударев, товарищ наш, так сказать, по профессиональному классу, и нету Дударева. Нашел семейное пристанище вьюноша, когда натурально облысел и зубов лишился. Истинные шабаи выводятся — вот вопрос!
— Семья — очаг жизни, — возразил Яков.
— Хомут, друг Яша, несравненный хомут, — сказал Шуйкин. — Химера.
— Мысля, достойная занесения в летопись, — покивал Ступа, — бабы ныне хищные. Ну и пускай бегают хлюстанки при собственном интересе.
Бобылев заметил:
— Согласен с альтернативой. Главное, браточки, чтобы хрустело в пэртмонэ.
— Нахапаешь денег, а дальше что? — спросил Яков.
— Дальше-то? — за Дударева ответил Ступа. — Шутник ты, приятель Ваня.
Шуйкин хихикал:
— Найдем широкую, ясную.
— Идите вы к черту! — озлился Яков. — Лично я на деньги плюю. Я ищу праздника души. Хоть раз бы его увидеть, этот праздник души!
— Эт можно. Эт, Яша, пожалуйста, — Бобылев скоренько наполнил стакан.
— Отстань! Дурные вы!
— Верно говорит философ Ступа: мелеет шабайство. Размах фиговый. Мелочь какая-то пузатая, — продолжал Бобылев.
— Забыли завета незабвенного Голубя. Деньги, идиоты, спущаем почем зря, — заметил Шуйкин, — а он-то верно учил.
— У русского человека — другая дорога, — отсек его довод Ступа.
— Вон Бобыль помалкивает: положил-таки на книжку — зашил на мошну.
— В зависть вдарился? — Глаза Бобылева блеснули свинцом.
— Вы тут, гляжу, богато раскатились!
— Пошто ж мелочиться-то? — махнул рукой Шуйкин. — Неизвестно, доведется ль повстречаться?
— Может и такое быть, — подтвердил Дударев.
— Гляжу: ан не выпивши ляжу, — Ступа потянулся было за рюмкой, но Шуйкин оттолкнул его руку:
— Успеешь.
Тот, иронически поблескивая глазами, хихикал:
— Утонченности нету, похерили во зле.
Разговор скакал, как блохи на морозе, как это часто бывает меж разношерстными людьми, да к тому же — при расставании.
— Порядочно тебя, дядя, помяли! — сказал Дударев Ступе.
Тот подмигнул сорочьим глазом:
— Порядочно… кха-кха… попотели на ниве. Зато повидал всевозможные картинки.
— Давно шатаешься? — взглянул на него Яков.
— Стаж велик. Ветеран движенья. Должна отобразить литература.
— А ты что, плотник?
Сощуренный глаз Ступы вспыхнул огоньком — не то людским, не то звериным:
— Все могем…
Красный, распаренный и по виду счастливый, вошел Бобылев, сразу же вытащивший из сумки бутылку коньяка.
— Ты без женки? — спросил он Дударева.
— Занятая… ей некогда, — соврал Дударев, отводя в сторону глаза, чтобы скрыть сконфуженность; Евдокия же заявила ему, что она не поедет «лакать водку в свинюшнике общего житья».
— Тем и лучше, — сказал Бобылев, отчего-то приходя в состояние возбуждения, — бабы опутывают. Хоть покалякаем по душам.
— Это верно, — подтвердил Дударев.
— Волос-то, Трофим, на голове уже маловато, — поддел его Бобылев.
— Ты, гляди, сам вовсе без зубов останешься! — со злостью вдруг крикнул Дударев, опрокинув в рот рюмку. Он снова, поприщурясь, взглянул на Ступу — чем-то он ему не нравился. — Мало, соколик, объяснил про себя. Мы люди степенные, основательные, проверенные, как бы сказать, родня. Потому должны знать новые кадры в деталях.
— Пошел на… — огрызнулся Ступа.
— Имей в виду, — заметил с величавым спокойствием Бобылев, — нецензурованный язык мы скореняем. Говори: где трудился?
— Ходили по Ельнинскому району.
— А где кореша? — спросил Шуйкин.
— Рассеялись. Обабились. Какой тут кругом на-арод? — взвыл Ступа. — Мелкота сивопузая.
— Чем же, интересуются, тебе не нравится здешний народ? — прикопался к нему Бобылев.
— Ты, можа, человек?
— Не шали, Ступа! Мы шалости не терпим, — предупредил Бобылев.
— Да брось! Баба ты, а не мужик. И все вы — бабы.
— А ты сам откуда? — поинтересовался Яков.
— Из Закарпатья.
— Из какой вообче-то прослойки? — не унимался Бобылев.
Ступа не ответил, и разговор пошел про другое.
Явился бойкой, развязной походкой человек лет пятидесяти, толстый, с круглым, слегка попорченным оспой лицом, в белой нейлоновой рубашке и красных подтяжках. Он всем свойски подмигивал круглыми, быстро вращающимися глазами. Это был тоже член их бригады Мухин, давно уже болтающийся по шабайству, три раза разведенный и как бы несущий в своем облике отпечаток такой жизни.