— Как же там столичный харч? — спросил Степин, с треском отдирая куски обоев. — Сладок?
— У кого как.
Иван Иванович, ни о чем не расспрашивая брата, не ошибался, что он вернулся к родному гнезду насовсем. Он радовался за него — за то, что брат не потерялся, не обольстился соблазнами, выстоял перед их могущественной силой, хотя, как он догадывался, ему было сделать это очень тяжело. Он только еще не знал, тот ли, прежний, какого Иван Иванович любил и ценил, был теперь брат? Он внимательно присматривался к нему. Ивану Ивановичу понравилось, что брат был светел лицом.
— Петра Хомкина из Торжка ты знаешь? — обернулся к Ивану Иванович Степин, придавив окурок деревяшкой.
— Хорошо знаю.
— Тоже кинулся искать ублажения души. Бросил бабу, поступил на корабль — ходить, значит, по загранкам. Понятно — туманила воображенье деньга. В заграничных-то плаваньях их дурные берут.
— Деньга ласкова, тобою заработанная, — вставил Иван Иванович, швыряя какое-то тряпье с печи.
— Именно так. Хомкин от рожденья жмотом и золотушником не был — про то все знали. Мягок был, значит, он на деньгу. Мог последнюю рубаху с себя снять, а чужому ее ж отдать. Но то особая песня: дома он деньгу имел, понятно, малую. И откуда, с малой-то деньги, бралась широта? Разойдясь, в один вечер спускал полумесячную получку, вовсе не думая, что станет утром есть. Другим человеком Петр воротился из бегов. Вроде божком прошел он по улице — весь в блеске. Кучу деньжищ привез. В уме, понятно, держал: у кого они есть — тот и славен. Перво-наперво купил громадный дом. Лучший в городке, об восьми комнат. Добыл, понятно, и машину, да не какой-то там дохлый «Москвич», — белую «Волгу». Живи, как говорится, и в ус не дуй. Люди дивились: чего ему понадобилось вертаться в Торжок? Мог он там, в бегах, пристроиться хорошо, женку чистую найти. Ан нет! Опостылели ему все бабы. «У меня деньги в кармане. Оттого я и воротился, чтоб торжковским власть свою показать». Наперед всего стал он выкаблучиваться, сука, над своими ж ближними: над бабой — сошелся с кроткой и тихой женщиной, над одинокой хромой сестрой и вовсе опустившимся пьянчужкой братом. Довел, к примеру, до того, что всякий раз, как дать брату на бутылку, он заставлял его становиться перед им, Хомкиным, на колени. А женку пристрастился потчевать кулаком. Должно, Петр думал: выше его прихоти ничего нету — и так будет всегда. Но, говорят, легко с горки на санках съезжать — трудно их туда тянуть. Женка от него ушла, пропали где-то и брат с хромой сестрой.
— А что ж Хомкин? — спросил Яков, не пропустивший из рассказа ни одного слова и догадавшийся, что это был хоть и отдаленный, но намек на его не так еще давнее и страстное мечтание вернуться из Москвы в Демьяновск с капитально толстым кошельком, чтобы придавить им всех этих обывателей; рассказ Степина вдруг так подействовал на него, что у Якова начали дрожать руки.
— Да уж проще пареной репы вышло: глубокой ночью в своем же саду удавился на яблоневом суку. При описании имущества у него нашли пятьдесят тыщ.
— А чего он их на книжке не держал? — спросила Дарья Панкратовна.
— Видно, боялся, как бы не вышел какой денежный закон. Вот оно как оборачивается иной раз! — подмигнул Степин Якову.
В сумерках, когда Дарья Панкратовна домыла пол, они кончили уборку и позвали Якова переночевать у них.
XXX
— Ты йде ж там, отец, жил-то? — не без тайного любопытства задала вопрос Якову Варвара Парамониха, нюхом почуявшая выпивку.
— На квартере, — отбрехнувшись, бросил Яков, и все поняли, что у него не было желания объяснять, на какой именно «квартере».
Степин глубокомысленно покашлял, возведя к потолку глаза, и пояснил:
— Понятно, что не в хлеву…
— Зашабаил-то, Яша, поди, порядком? — не унималась Парамониха.
— Из бригады я вскорости ушел. С пустым кошельком уехал отсюда — с ним же и вернулся.