— Что ж так? Мог бы, светик, вернуться королем. Ужо погуляли бы мы с тобой!
— Гуляй, старуха, на свои.
— Ты чо это сидишь, Яша? — спросила Дарья Панкратовна. — Ты ешь-ка, ешь лучше!
— Не мешай, мать, — заметил ей Иван Иванович.
Яков рассказал им о житье в коммунальной квартире.
— Вот ты и в столице пожил, — заметил Степин, многозначительно подмигивая ему. — Теперь ты не нам чета. Как говорится, гусь свинье не товарищ. Хм!..
Яков продолжал рассказывать дальше:
— Взять, к примеру, жилицу квартиры тетю Настю. Великой души старушка! За всю жизнь ни единого человека не обидела. Одно слово скажет — и злоба в прах разлетается. А себя грешной считает. «Я, говорит, самая грешная». Какая б брехва ни наладилась — мигом угомонит. А сама-то — в чем дух держится. Какой у ней вид, чтоб такую власть оказывать на людей! А вот же — одним словом утихомирит самого черта. Чтоб ей как можно дольше на свете пожить! А деток малых любит как! Она их то «цветочками лазоревыми» называет, то «божьими букашками», то «птенчиками милыми». И все-то у нее выходит складно. Где тетя Настя — там и радость, и человек весел. Откуда сила-то такая? Вот вопрос!
— Из славной души, — ответил Иван Иванович.
— Или взять инвалида Семенова, сторожа магазина Лучкина. Золотые люди! Семенов самолично подорвал за войну двенадцать немецких танков, потерял на фронте четырех сынов, и ничего-то он не требует себе. Только машет рукой: не один, мол, я воевал. Федор троих сынов потерял, а тоже я от него не слыхал ни разу жалобы. Сердечные люди — Синицыны, профессор с женою. Таких поискать! Что ж, Москва… На нее надо вглубь глядеть. Не с кондачка. Однако лишнего, попусту толкущегося народу там многовато. Не худо бы его поубавить. Город многолик и многоязычен. Всего, словом, там порядочно. Всякого фрукту — и сладкого и горького.
— Вот это-то, брат, правда! — с удовлетворением кивнул Иван Иванович, угадав по реплике, что Яков видел не одно только плохое. — В жизни всего много. Да свет-то тьму кроет. — Про себя же с радостью подумал: «Длинный шабайский рупь не затмил! Погнался за деньгами, да образумился. Да и не за ними он гнался».
На огонек к ним пришли Наталья с мужем и Прохор. Пришедшие уселись за стол. Яков видел, что Наталья была очень счастлива. Еще совсем недавно, в Москве, узнав из писем о ее замужестве, он пожалел и даже оскорбился за племянницу. Нашла клад — серого пастуха! Но сейчас, увидев ее сияющие глаза и счастливое, взволнованное лицо, пережив сам многое и изменив свой взгляд на жизнь, он понял, что нашла сестра истинное счастье. «Но она ж такая собой видная! — однако запротестовал в нем недоверчивый голос. — Ну и что с того? Наташа не стала искать радужности. Я-то, к примеру, выдернул только одно несчастное перо из павлиньего хвоста. Как ни гнался за ним!»
— Как же ты живешь, Наташа? — спросил он ее, нарочно выйдя следом за нею в сени, чтобы поговорить наедине.
— Мне ничего другого не надо, — ответила уверенно Наталья. — А ты как, дядя Яков?
Он тушевался под ее ясными глазами, ответил не сразу:
— Споткнулся, видишь…
Наталья хотела еще спросить что-то; но сдержалась: у дяди было тяжело на душе.
Прохор сидел, покрякивая и кивая всем головой, кто бы и что ни говорил. Яков заметил, что он сделался тише и как-то потерялся, но не стал его ни о чем расспрашивать.
— Сидела на кубышке с золотом, а понадобилось-то всего старухе три аршина землицы, — сказал Степин о Лючевской.
— Теперь Инокешка перестанет спать. Надо добро стеречь, — сказала Варвара с воодушевлением, увидев новую бутылку, вынутую из кармана Прохором.
— Чудно! Сжила век, а все кругом ненавидела старуха, да и братец не лучше, — сказал еще Степин. — Как их понять-то?
— Человеку без братства, что босому на снегу, — студено, — сказал Иван Иванович. — В злобе они счастья не нажили.
Все думали над его словами и долго молчали, прислушиваясь к усиливающемуся ветру за окошками.
— Вот ты говоришь, Иван, что во что-то веровать надо. Да ведь живут же миллиены безо всякой веры. А разве у них нету счастья? — спросил Яков у брата.
— Где нету никакой веры — там ничего нету. Равно как где бездушие — там и неправда.
— Это так, — подтвердил Назаркин.
— Постой! А если человек думает только об себе и я вижу, что ему и правда хорошо жить. Счастливый он? — разгорячился Яков.
— Человек тот, Яша, обманывается. Через каждого — будто сок через древесный ствол — проходит мировая скорбь. Одно свое — малое, а всех — большое. Тем мы и живы. В своей одной радости всегда скушно. То же самое — всегда быть счастливым. Да это и не надо. Не для нас. Россия вышла из великих мук. Добро сеет тот, кто перестрадал.