— Ты, должно, плохо разглядел, — сказала, не веря, Анисья.
— Пойди понюхай рукомойник.
— Помалкивай. Проводим по-хорошему.
— Ты женку Евдокима Матюхина видала? Похожа она на нашу сноху? Ну говори — похожа? — встопорщил брови старик Князев.
— Хорошая баба — тут ниче не скажешь.
— То-то! А она-то тоже — женка начальника. Больной старухе Казанкиной бельишко перестирала, картошку окучила. Вот это — баба! А наш какой сам, таку и женку сыскал. Два сапога с одной, брат, ноги. Попалась краля!
В прихожую вошла рослая, полная, с яркими рыже-пегими крашеными волосами молодая женщина. Это была жена Кирилла Егоровича Ирина. Она выглядела одновременно и молодой, и все уже испытавшей, ничему не удивляющейся. За ней покорно, тяжело отдуваясь, вошел Кирилл Егорович. Они ходили купаться на реку и были в хорошем настроении.
— Дик городишко, — сказала, позевывая, Ирина, — построили ресторан, а там сидит полтора человека.
— У людей трудовые денежки. Лишних нет! — бросил старик Князев.
— Не думаю. У них в кубышках, я уверена, громадные деньги.
— Откуда же в нашем Демьяновске они могут взяться? — возразил ей Егор Евдокимович. — Когда ты жила в таком же городишке, они у тебя были?
— А базар на что? — задетая за живое, спросила со злостью Ирина.
— На базаре у них нынче не богато, — заметил Кирилл Егорович.
— А вообще-то базары — стихия мутная.
— Этакая стехея шумела на Руси века, — возразил сыну Егор Евдокимович.
Кирилл Егорович со снисходительной насмешкой взглянул на старика отца, не желая оспаривать его суждения.
— Сидайте завтракать, — засуетилась Анисья.
За столом сидели напряженно, несмотря на то что Кирилл Егорович шутил и старался всячески задобрить и ублажить стариков. Егор Евдокимович глядел в стол, не поднимая своих тяжелых глаз и изредка покрякивая, что, как догадывался сын, не предвещало ничего хорошего. В конце завтрака сын коснулся (второй раз за приезд) разговора о переезде родителей на жительство к ним. Старики молчали. По их глухому молчанию Кирилл Егорович с женой определили, что они не стронутся с места.
— Угол-то насиженный, — только и сказал, все не поднимая глаз, старик, — доживем век тут. Да и далеко туды, на восток-то.
— Мы всегда рады вам, — сказала Ирина таким тоном, по которому можно было угадать, что она сильно обеспокоена, если старики не ровен час стронутся к ним.
Когда были уложены чемоданы и старик остался наедине с сыном, между ними произошел напряженный и тяжелый разговор. Сидели в горнице.
— Тебя любят люди? — спросил прямо, строго и требовательно Егор Евдокимович.
— На такой вопрос нельзя ответить сразу, отец. Люди ведь разные.
— Люди разные, а народ не обманывается. Он знает, где пряник, а где кнут.
— В народе всего много, — улыбнулся Кирилл Егорович, относясь к философствованию отца с иронией, но не желая это прямо показать ему.
— В народе — правда, — сказал старик.
Кирилл Егорович терпеливо и с тактом смотрел на родителя.
— Всякая там, отец, правда.
— Ты ведь с народом покуда языка не нашел, — напомнил старик с горечью, переживая за сына.
— Я кое-что, видимо, все-таки стою.
— Не ведаю, Кирюха. Я тебе батька, не чужой. Стыдно мне. Не ведаю, чего ты стоишь, — повторил Егор Евдокимович.
Брови Кирилла Егоровича в изумлении поднялись. Он знал отцовский характер, но не мог предположить, что старику может быть стыдно за него.
— И чего же ты, интересно, стыдишься? — спросил он, и на губах его опять появилась неприятная старику улыбка человека, считающего себя непогрешимым и стоящим выше житейской прозы.
— Того! — огрызнулся Егор Евдокимович, раздражаясь от его тона и этой улыбки. — Ты к людям задницей поворотился. А они не хуже.
— Ты сегодня не в духе, батя, — поднялся Кирилл Егорович.
— Ты там, однако ж, не забывай! — коротко сказал отец, не пояснив, чего он не должен был забывать, но что понял Кирилл Егорович — как грозное и тяжелое предостережение ему — полного отрыва от народных интересов.
Больше они не сказали ни слова. Старик сдержанно-напряженно простился с сыном и снохой.
X
Нельзя не коснуться еще одних соседей Тишковых, доживающих век стариков в своем довольно большом и уже явно разваливающемся деревянном доме, который когда-то выглядел весьма внушительно. Это были брат с сестрою — Лючевские. Они активно занимались меною, и с этой целью Лючевский иногда пускался в поездки для сбывания товаришка, каких-нибудь антикварных вещей: икон, крестов, подсвечников и прочего, что он здесь, в Демьяновске, естественно, добывал даром. Демьяновцы об Лючевских говорили: «Единоличники». Слово это, как банный лист, так и пристало к ним.