— Останется под снегом лен, — чай, по головкам не погладют. Вот она и вся твоя соц… социальная-то справедливость, — снова поддела завхоза Марья. — А я тебя, Семеныч, вместях с Кармановым седня во сне видала.
Юзик улыбнулся концами серых губ:
— Какого же, любопытно, направления сон?
— Будток вы очутилися в аду. Да вот чудеса: сидели вы тамка за богатым столом… с чертом. Не к ночи сказано.
Матвеиха всплеснула руками:
— Неужто с рогатым? Ловкие — и тама пристроились!
Юзик хохотнул, но тут же снова взял свою роль серьезного человека:
— Нелепый сон.
В дверь постучали, и вошла Тишкова Варвара.
— Здравствуйте, товарищи. Ну что, долгожители, все дирекцию ругаете, а она вас вот в какие хоромы поместила!
— Ну да, за верству бегать по нужде, — сказала Варвара.
— Внедрим канализацию — исправим положение, — пообещал Юзик.
— Покеда ты внедришь — мы копыты откинем, — усомнилась Марья.
— В плане на пятилетку канализация стоит, — пояснила Варвара, направляясь к порогу.
Около двери Юзик обернулся:
— Уверен, что вы ощутите, так сказать, плоды прогресса, то есть будете пользоваться указанной канализацией. Слыхали, что заявило руководящее лицо: в плане стоит! Раз в графу попало, то оттуда не выскочит, потому что на рубежах перестройки план — это фундамент! — Он поднял указательный желтый палец: — Вы же, товарищи старушки, со своей стороны, должны проявить понуждение к благодарности за такие, как сказать, блага.
— Блага! Петушиного крика не слыхать. Мы, чай, усохнем без такой музыки, — заявила Марья.
— Что такое петух? Анахронизм! Разве в петухе вопрос? — усмехнулся Юзик, как человек, который знает, в чем состоит истинное крестьянствование.
— Ты нам речугу не толкай, чай, не дурней тебя, — пошла в наступление на него Варвара, — не построите рядом хлевы — будем жаловаться!
— Вы только не пугайте. Привыкли горлом брать, — сказала строго Варвара Тишкова, выходя из квартиры.
Юзик сунулся было за нею, однако остановился.
— Мы с Фролом Федоровичем надеемся! — Он фукнул, что у него всегда выходило, когда подделывался под простачка, и с поставленными дыбом бровями еще выразительнее поглядел на стол. Варвара крякнула, однако за стол его не посадила.
— Ладно уж, — сказала Марья, — уж… придем.
— Люблю я вас, родных… — почти пропел Юзик, потряхивая головой и продолжая коситься на стол. Он вышел, держа торчмя спину, — ему казалось, что такая поза соответствовала его положению какого-никакого, а все-таки начальника.
— А я-то думала, что школьники подняли весь, — сказала Варвара.
— Без нас-то, старухи, видать, не обойтись, — вздохнула Марья. — А Юзик к самовару ладился.
— Привык на дармовину, чай! — заругалась Варвара.
— А што? Сходим-ка, бабы, на погост? — предложила Марья.
— И то! Давно не наведывались, — поддержала ее Дарья.
III
Тем временем приехавший вчера поздно вечером старший сын Степана Михаил сидел около распростертого старика отца. Он был тучен и тяжел, так что немного конфузился перед костистым и запалым родителем; всем своим видом Михаил выказывал послушание и сердечность, но от тяжелых и еще зрячих глаз Степана не укрылось, что старший сын приехал скорее для отвода глаз, чем помочь ему, и догадывался, что не возьмет его с собой на жительство. Михаил косился на нечистые наволочки, на пожелтелые фотографии в рамке, где была изображена их ближняя родня, находил себя в большом, съехавшем на нос картузе и незаметно хмурился оттого, что он — такой теперь человек — вышел из столь убогого гнезда и является сыном старика, забытого даже богом. Он видел, что отец всеми фибрами цеплялся еще за жизнь, как все злые люди, и, глубоко в душе желая ему смерти, он внешне проявлял внимание и заботливость к нему. Он вспомнил высказывание одного крестьянина: «Старики дорожат жизнью больше, чем молодые. В старости жизнь дороже», — находя его очень верным, прибавив от себя: «А деспоты дрожат за нее вдвойне». Думая так, Михаил Степанович, конечно, не допускал мысли, что он сам — семя родителя, повторение его облика; он бы понял, что это так. Михаил знал, что большинство сотрудников на службе ненавидели его, считая несправедливым, жестоким и мстительным, но он также знал, что все эти люди, копошащиеся в бумагах внизу, просто завидовали ему. Допустить же своего сходства с отцом Михаил Степанович никак не мог.
Старик как будто забылся на мгновение и лежал, точно мертвец, с закрытыми глазами, потом он поднял тяжелые красные веки и с близкого расстояния, прямо взглянул в глаза сына. Он покопошился и сел, привалившись к спинке кровати, и по его цепким, жилистым рукам Михаил определил, что он еще не стоял перед своим гробом. Как его сын он старался вызвать в своем сердце чувство жалости к нему, но у него это не выходило. Он только всеми силами удерживал на лице выражение сострадания. Но одновременно истинное сострадательное сыновье чувство боролось с его равнодушием: перед ним ведь находился больной отец!