— Ты сейчас маленько прихворнул, батя, а как станешь покрепче — приеду за тобой. Нечего тебе тут сидеть одному, — проговорил почти ласково Михаил.
Старик не смотрел на сына. Ему нечего было больше выяснять; по тону его голоса он не обманывался — сын говорил ненужные слова, чтобы на коротенькое время им обоим было хорошо. Степан тяжело покачал головой, и на губах его застыла горькая насмешка.
— Тебя пригнала совесть, — выговорил четко старик.
— О чем ты? Какая совесть? — пожал плечами Михаил.
— Побоялся, что я околею. Хочешь замазать передо мною свою черствость. А больше даже и не совесть, а страх, что прокляну.
— Не смей так говорить! — вскрикнул Михаил, вскочив со стула.
Они больше не сказали ни слова; посидев немного, Михаил как-то боком, будто боялся разбудить старика, вышел из комнаты. Через час он уже сидел в вагоне — выехал к себе в Киров.
IV
Печально и тихо было в этот осенний день на погосте. Молчаливо и бесстрастно стояли старые елки над бурыми, затравевшими могилами. Редко уже чья нога ступала сюда — в забытый, никому не нужный уголок… Скорее, наведывалась чья-нибудь равнодушная к праху усопших коза, — тут всегда можно было поживиться нежными листочками и тонкой кожицей молодых побегов. Печальны, дики и заброшенны сельские кладбища в России! Здесь нет ни дорогих, мраморных, стоивших большие тысячи памятников, ни пышных цветников, ни аккуратных дорог-переулков (додумаются еще дать им названия) — всего того, что мы видим на тесно уложенных и чрезмерно ухоженных кладбищах больших городов. Здесь все дико, привольно, да праху и не требуются ни мрамор, ни речи, — ему куда дороже скромное и тихое уединение сельского погоста… Скорее ощутишь тут, в великой заповедной тишине, присутствие чьей-то скорбящей души. Побуревшая трава густым частоколом дыбилась между могилок. Из дикой повители выглядывали вросшие в землю ограды и деревянные кресты. Сбоку погоста весело и беззаботно зеленели молодые елочки, торжественно и празднично полыхали, от низа до макушек облитые позолотой сестрицы-березки. Все так же величаво, как и сто лет назад, стоял чуть на отшибе старый и могучий дуб, обнимая своими сильными, жесткими, корявыми руками все окружающее пространство. Он один из всего живого и растущего мог понимать значение и величие вечности, даже бессмертия, потому что только он один здесь познал безжалостную силу веков, пронесшихся по земле и превративших в прах и тление все некогда цветущее… Марья на мгновенье залюбовалась красавцем дубом. Светлые слезы потихоньку и неприметно копились в глубине ее глаз. Он также стоял и царствовал, когда хоронила свою мать, и также безропотно шумел, когда стояла она над свежей могилой утонувшего сына.. Ясно, будто происходило вчера, высветилась в памяти картина… как неслись по накатанной дороге мимо погоста и этого дуба свадебные сани, а она, молоденькая, замиравшая от счастья, привалясь к крепкому Егорову плечу, бог знает чему смеялась… Не одна Марья любовалась дубом. Те же самые чувства — светлой скорби — охватывали и ее товарок.
Дарья украдкой смахивала рукавом плисового жакета слезу, стыдясь перед бабами за слабость. Глядя на дуб, она вспоминала и свою молодость, и убитого где-то в Польше мужа, и разлетевшихся по свету детей. Притихла в печали даже вечно неунывающая Матвеиха; она заметнее припадала на больную ногу, тоже вспоминая своего невезучего, недотепистого, не вернувшегося с фронта мужика Ерофея. Варвара по внешнему виду казалась спокойной, невозмутимой и величавой. Марья украдкой поглядывала на нее, гордясь своею товаркой — ее видом. Сколь выпало на ее долю горя, а вот же не согнулась и дай бог какой самой царице так выглядеть! Мужик Варвары Степан был шального характера, случался с ним грех, когда он ввязывался в драки, — раз она и нашла его под этим дубом сильно избитого. Но только одна Варвара знала, какая незапятнанно-чистая душа была у ее мужика Степана. Аграфена начала ронять слезы еще до подхода к погосту. Таким же осенним холодным днем хоронила она своего Федора — нашла его, израненного, смерть пять лет спустя после войны… Они тихо, от могилки к могилке, подвигались по погосту. Многих, очень многих могил уже не узнавали! Такова сила времени.