— Не можешь ты так заявлять обо мне! Ты ничего, ничего не видишь дальше своего носа! — вдруг с ожесточением набросилась на Прялкина Зина. — Ты, Прялкин, во всех смыслах ущемленный, понял? Твое самолюбие ущемленное! У тебя скособоченная психика.
— На еще картошку. Авось перестанешь философствовать, — проговорил Коля, посмеиваясь с искренним добродушием.
Сердечный тон его подействовал на Зину. Она вдруг встряхнулась, побледнела, глаза ее расширились и, вскочив с лодки и став в позу артистки, вытянула высоко зазвеневшим, серебряным колокольцем мелодию песни. Голос ее был так чист и звучен, что даже дрогнуло сердце, казалось, у способного лишь на одну насмешливость Коли.
— Ишь ты!.. Настоящая певица! — протянул Федя, глядя восторженными глазами на Зину.
— Сильно! — похвалил и Коля. — Черт-те… прямо сказать, не ожидал… Гм! — бормотал он, отчего-то смутившись и покраснев.
Зина, неловкая, нескладная, голенастая, в своем коротком, выношенном пальтишке, стояла перед ними.
— Только пой не пой, а счастья ты не увидишь, — должно быть обругав себя за расчувствованность, с твердой уверенностью выговорил Коля. — Его никому из нас не дано. Таланта много, а счастья-то ни хрена нет! Счастливы — у кого толстая кожа. Теперь у многих она толстая.
— Почему ты так считаешь? — спросил Федя, поглядывая за реку.
— Жизнь обучила. Порядочно тумаков давали, — огрызнулся Коля.
— Ах, я так хочу, ребята, в Москву! В Москву, в Москву! — вскрикнула Корзинкина.
— В Москву — разгонять тоску, — сказал Коля с иронией. — Там, говорят, грошей много надо. Народу столько, что на земле собак.
— А я боюсь туда поступать, — сознался, сконфузившись, Федя.
— Не в том счастье, чтоб в Москву, — сказал Коля. — Надо, чтоб каждый был сам по себе. Куда хочу — туда и иду. Хочешь на небо — иди, если силенок хватит. И никто не имеет права остановить. Да, я иду — потому что хочу. Я скажу всякому: «Какого черта тебе надо — я иду на небо».
— А для чего? — спросила Зина. — На небо?
— Мне надо знать… так ли уж велик человек? Оттуда, должно, все видно. Космонавтам ничего не видно, — прибавил он, — у них все кнопочное.
— Да ступеней-то нет! — возразил Федя. — Миры громадные, а ступеней нет. Вот задача!
— В том-то и соль, брат, что нет, — коротко засмеялся Коля, — оттого-то и запутано. Чего хочу, того нет. Того нельзя. Да по ступеням и дурак взгребется…
Сзади зашуршали кусты, и они увидели своего одноклассника Ивана Дроздова. Он был рыжеватый, с мелким, обсыпанным веснушками лицом и с белыми толстыми, всегда болтающимися руками. Дроздов приставал к их компании, но дружбы с ним у них все как-то не получалось. Отец Ивана работал лектором, научив сына газетной житейской азбуке. Подошедший подросток неловко присел на нос лодки, косясь на Прялкина: он побаивался его острого языка, к тому же еще и трепки. Такая тоже бывала.
— Не вся правда в том, что какие-то там учителя человечества указывают, как ходить по ступеням, — сказал Коля, должно быть, с целью, чтобы вызвать на спор Дроздова, и он не ошибся. Иван подбоченился, приподнял и без того угловатые плечи и белесые брови, открыл рот по форме буквы «о» и тоном назидания произнес:
— Люди не могут жить сами по себе.
— А если я все же желаю? — спросил с насмешливостью Прялкин.
— Должен непременно быть сдерживающий фактор. Таково высказывание корифеев марксизма.
— А ты сам-то вообще читал? — насел на него Коля.
Дроздов еще внушительнее поднял плечи, но, однако, не выдержал прямо направленного на него насмешливого взгляда Прялкина. Но и сдавать своей позиции он тоже не собирался.
— Да, представь, что читал. Если нет сдерживающего начала, то человек придет к мысли, что ему все открыто. А для всего есть закон.
— Силен! Да только ишак и тот подохнет, если его заставить жить по правилам.
— Я эту мысль поддерживаю, — значительно кивнул головой Федя. — Мысль вообще-то капитальная.
— Для чего же тогда, интересно, печатают всякие наставления и нравственные статьи? — поглядывая на них с вызовом, спросил Иван. — Такая потрата бумаги?
— Иногда, и довольно часто, ради заработка, — бросил Коля.
— Ну, знаешь, — там вообще-то не дураки, — Дроздов указал уважительно пальцем кверху. — Там, брат, соображают.
— Там — бесконечное небо, неизмеримая высота. Оттуда не покомандуешь. Знал бы ты, что это такое! — Прялкин махнул рукой, как бы говоря, что не намерен тратить попусту речи. — Однако необходимо знать, как жить?
— Ничего туманного в жизни нет. Все ясно. И я знаю, чего хочу, — безапелляционно заявил Иван, вставая следом за ребятами. — Трагедий никаких нет. Надо, братцы, как можно чаще ходить на стадион. На сегодняшний день стадион разрешает все вопросы — зрелище!