— Хорош, хорош, картинка, шельма! — Яков потрепал Дударя по голове. — Впустую, что ли? Ни одного чирка не взял?
Иван Иванович смущенно крякнул: ему было неловко перед братом за то, что он проявил сентиментальность — пожалел уток.
— Пусть погуляют. Шут с ними, — махнул он рукой. — Ну что роевня?
— Да вот хочу поглядеть, — Яков осторожно снял крышку.
Тех признаков медленного погибания роя, которые были налицо еще день-два назад, сейчас не замечалось. Пчелы, сцепившись лапками и равномерно трепеща крылышками, похожие на черные мохнатые гирлянды, производили характерный бодрый, энергичный звук, свидетельствующий о великом напряжении их труда. Другие, оторвавшись от дела, расправлялись с пчелами-грабительницами и с толстыми нахальными трутнями. Огромная, с рыжеватыми крапинками на спинке матка, перебирая лапками, с хозяйской внимательностью двигалась по сотам со свежей, душистой, только что выработанной вощиной. Видно было, что матка выздоровела и теперь твердо управляла роем. Полное выздоровление матки можно было определить не столько по ее виду и энергичности, с какой она двигалась, сколько по полному порядку, царствующему в улье. Это сразу же заметили братья, оба хорошо знающие жизнь и повадки пчел.
— Отменная хозяйка! — похвалил матку Иван Иванович. — Золото! Породистая. Ты правильно сделал, что не стал рушить семью. Матку-то, видно, подлечил?
— Пришлось, — улыбнулся Яков, с довольным видом закрывая крышку. Иван Иванович знал все те секреты, которые использовал брат при лечении матки, и погордился им, что он ничего не позабыл из того, чем занимался уже давно.
— Съезди в Лошаково, поговори со стариком Дюковым. Он тебе что-либо присоветует, где можно разжиться пчелами, — сказал Иван Иванович. — Мастер первой руки во всем крае.
— Да, худо нынче с пасеками! Сам знаешь, как директора совхозов кинулись добывать зерно и мясо. А на медок да на яблоки — ноль внимания.
«Кажись, брат окреп. Я рад за него! Совсем недавно он еще был мутен. А нынче окреп. Главный лекарь — работа и земля». Мысли Ивана Ивановича прервало фырканье лошади: на дороге показалась объездчицкая тележка Якова, в которой сидел, по случаю воскресенья принаряженный в свое береженое пальто и в зеленую, сдвинутую на ухо шляпу, торжественно-величавый Степин.
— Ну как делишки на охоте? — спросил он Ивана Ивановича, останавливая тележку сбоку пасеки.
— Братец, видишь, пожалел уток, — улыбнулся Яков.
— Пущай побегают. Их и на развод не осталось. — Степин кивнул Ивану: — Ты с нами едешь?
— А вы куда наладились?
Яков заметно смутился и подмигнул Степину, и Иван Иванович догадался, что у них какой-то сговор.
— Да тут… проедемся… как сказал поэт, навестим поля пустые… Гм!
Иван Иванович не стал выяснять, куда они собрались, и, успокоенный, кликнув собак, вышел на дорогу в сторону Демьяновска.
XVI
Затевалось же между тем сватанье, и Яков пока не хотел, в случае отказа, чтобы об этом тонком деле знал брат. На то, что затея могла самым позорным образом рухнуть, указывал характер женщины, к которой они направлялись, — Бубновой Лизаветы, жительницы деревни Лучково. По слухам, к этой самой Лизавете можно было войти вполне прилично, на обеих ногах и с достоинством, обратно же удалиться на четвереньках, к тому еще или с раскровененным носом, или с синяком под глазом. Последний воздыхатель, ветврач из Мухина, вылетел из ее сеней, растянувшись плашмя на крыльце и потеряв в схватке два передних зуба. Другой, заведующий закусочной, сиганул в окно.