Насмешливый тон Быкова бил по самолюбию Нифедова, но он боялся идти в открытую против него, а также не считал нужным каяться и признавать свою ошибку, тем более в присутствии третьего секретаря.
— Доказательство, Владимир Федорович, одно: их стало больше с появлением старика.
— Ты никаких фактов какой-то его вины не имеешь. Кроме того, такого мастера надо поискать с огнем! Ты убил намертво человека, увидевшего свет, — это еще хуже, чем обворовать нищего! Ты погасил для него всякую надежду быть равным со всеми и иметь право на счастье. Ты несешь моральную ответственность за погубленную душу — и горе тебе, Нифедов! Случай не единичный. Тряс ты в свое время Мишина. Это все, что я считал нужным сказать. Придется твои действия обсудить на бюро.
Нифедов, так же прямо и плотно ступая, вышел из кабинета. Матвейчук, молча наблюдавший сцену, не разделял мыслей Быкова. Из разговора он понял, что речь шла о каком-то ничтожном старике, который был, в сущности, недостоин внимания первого секретаря райкома. Но Матвейчук знал Быкова, и он видел его особенное отношение к жизни и к каждому человеку, которое не отражало общего и сложившегося на такие вещи взгляда и подхода.
Матвейчук был тертый и знал все те пружины, которые возносят или же сбрасывают с волны человека, и у него не было сомнения, что карьера Быкова кончится не блестяще. На фоне современного прогресса и горячки работ, считал Матвейчук, не было разумным копаться в душе отдельного, да еще такого, никому не нужного человека.
— Мне, грешным делом, показалось, что ты готов ставить вопрос об отстранении от должности начальника отделения из-за этого старика, — улыбнулся Матвейчук. — Что он, в самом деле, незаменимый? И кто он вообще такой?
— А если, говоря прямо, заменимый, то надо травить как собаку?
— Я так не говорю. Да стоит ли вообще устраивать баталии? У тебя на руках район, масштаб… — Немного помолчав, Матвейчук спросил: — Не находишь, что в городе маловато лозунгов?
— Наш район, кажется, не на последнем месте.
Матвейчук кивнул головой:
— Согласен, что мы иногда пересаливаем с этим. Странный лозунг висит около универмага: «Люби человека». Может быть, все-таки такого рода произведения надо согласовывать с обкомом? Ты не находишь?
— А чем тебе он не нравится?
— Душок в нем сквозит. Некоторый оттенок.
— Я так не считаю.
— Но ты у нас — известный демократ, — улыбнулся Матвейчук. — Все-таки плакатики следует повесить. Ты со мной не проедешь на ГРЭС? Хочу кое-что посмотреть.
— Нет, я сейчас направляюсь в Барвихинский совхоз. Надо тебе туда — поедем.
— Тогда я проскочу один.
Когда вышли на улицу, к ожидавшим их машинам, Матвейчук, закуривая, спросил с удивлением:
— Ты начальника отделения милиции специально вызвал? По делу старика?
Быков посмотрел с близкого расстояния в светлые, сияющие самодовольством глаза Матвейчука, успешно поднимающегося по служебной лестнице и чувствующего вследствие этого успеха свое могущество, и понял, что никакие доказательства и самые сильные слова не могли поколебать ни его жизненных представлений, ни понятий о зле и добре. «Я ему об этом ничего не скажу, потому что бесполезно», — подумал Быков, садясь в свою машину.
К Быкову подошел Митрохин.
— Ты далеко? — спросил он.
— В Барвихинский. Вот что. Я пришел к твердому мнению: Нифедова надо отстранять. Так будет верно. Свяжись с начальником областного управления, уведоми его об этом.
— Не круто, Владимир Федорович? — Митрохин с удивлением взглянул на него. — Найдет заступников.
— Ударим и по ним. Нифедова немедленно отстраняй, — добавил Быков тверже и решительнее. На хлебозавод! — бросил он шоферу.
В машине у него лежала буханка черного хлеба — как ком липкой земли.
Директор хлебозавода Дудочкин, круглый, отяжелевший на ногу в сорок лет, встретил секретаря райкома около крыльца своей конторы. Быков, вынув из портфеля брус хлеба, ткнул ему под нос:
— Вы чем кормите народ? Это, по-вашему, хлеб?
— Примем меры, Владимир Федорович, — выпалил не задумавшись, Дудочкин, — сам возмущаюсь. Но мука, поимейте в виду, низкого сорта.
— Из такой можно выпечь хлеб, а не эту чертовщину! Вы мне уже раз обещали принять меры. Даю вам последнюю возможность. Появится еще подобный эрзац — придется вам подыскивать другую работу. Мое последнее предупреждение! Хлебец для избранных выпекать прекратите. Мне известно, что вы его выпекаете. Доставляете такой хлебец и мне домой. Если еще раз увижу на своем столе такой хлеб для начальников — поставим вопрос об исключении вас из партии. У нас одни законы и одни жизненные источники, — бар нет. Вы крепко поплатитесь!