— Как все одно косой!
От большой этой деревни уцелело три хаты — две на одной, одна на другой стороне оврага.
Глаза ее застлала мутная пелена, опять появилось такое тяжелое колотье в груди, что ей враз нечем стало дышать, и она курчем ткнулась в бурую летошнюю траву. Какое-то время она сидела так, сама не зная, живая еще или мертвая, только грусть души, одна она связывала ее с жизнью. Марья с уверенностью подумала, что еще, слава богу, живая и, может, дотянется до нужного ей места. Постояв на коленях, она сумела-таки оторваться от притягивающей ее земли, поднялась на ноги. Марья всегда легко носила свои ноги, даже в старости — недаром же ее звали девчонкой. Но сейчас ноги ей казались очень тяжелыми и вроде как чужими. Однако потихоньку-помаленьку разошлась и довольно скоро миновала бугор. Спустившись в лощину, к маленькой речке, на бережках которой знала каждый лозовый куст, она почуяла еще духовитее испарения земли и запах молоденькой, сумевшей уже проклюнуться травки; острый нюх ее различил среди всего этого густого хмеля нежнейший аромат ландышей, и старуха совсем по-детски улыбнулась. Под кладями звенела и светилась голубоватая вода — тоже говорившая о вечности жизни. Звук этот был очень отраден ей. Переходить по кладям представлялось опасным — она могла поскользнуться и упасть в воду, но через речку был короткий путь к своему подворью, а ей требовалось поспеть… К чему и куда? «Припаду к родимой землице, а боле ничего не надо. А там можно и помирать, — ответила себе Марья. — Во кака я старуха! — похвалила она свою цепкость и сноровку, миновав успешно клади. — Ище имеется порох. Да куды тама! Дыху вовсе никакого нетути. На одной, видать, жиле тяну из последних силенок». Справа шло кочковатое льняное поле, левее серели стены и чернелись у разрытых котлованов какие-то огромные машины. Она, утопая в мягкой земле, упорно продвигалась «к себе домой». Все ближе, ближе белелся камень-валун, лежавший раньше около крыльца. «А куды ж слива девалася? Тут она заметила пенек и щепы, а шагах в пяти ковш экскаватора. «Помешала слива-то. Росла, вишь, росла и помешала». Дальше старухе уже некуда было идти, тут находился самый край земли, да и остаток силенок кончился. Она сунулась к комлю срубленной сливы, припала к земле. Свет нового дня уже окончательно поборол мрак, и вовсю загомонили птицы, славившие жизнь. Теперь Марья явственно чуяла шелест растущей травы; могучая грудь земли дышала ровно и покойно; маленькое бессильное тело старухи все крепче притягивалось к ней, а душа медленно покидала его. Чудившийся Марье ангел отлетел и пропал, и чистый свет озарил ее. «То наше добро, какое мы сотворяем. — И еще промелькнуло: — А сундук-то я так и не поделила», — и она тихо, спокойно и ничем не терзаясь отошла.
Похоронили Марью тоже тихо. За ее гробом рядом с братьями шло много старых людей — не только колучовских, но из окрестных деревень и сел, прощавшихся не с одним прахом старухи, но и с чем-то еще — кровным и дорогим, что навек уходило от них… Иван Иванович гордился сестрой — семена добра, посеянные ею, как упорно считал он, не должны были пасть в пустую в землю, и веровал, что взрастят плоды.
— Тут и есть главная наша надежа, — проговорил он над ее могилой.
— Счастья-то большого не видала сестрица, — сказал со вздохом Яков.
— У ней оно свое, — поправил его незнакомый старик, выразивший то, что недосказал Иван Иванович.
XXVIII
Крутояров, занявший пост заведующего роно, не считал нужным для укрепления своего положения мстить врагам. Он знал жизнь и ее ходы, и не в его правилах было кидаться необдуманно в драку. Восхождение на эту должность было связано с именем Тишковой Варвары, и потому выглядело бы ошибкой обойти как родственницу заместителя председателя райисполкома Наталью Дичкову. К тому же, было в высшей степени справедливо повысить ее, ибо Наталья являлась не только прекрасным педагогом, но и старательным классным руководителем. Несмотря на неприязнь к ней, Крутояров признавал это. Он вызвал ее в роно. В голосе и в округлых движениях Крутоярова была та так ненавистная Наталье предупредительность, которую часто неумные и поверхностные люди принимают за доброту. Крутояров в ее сознании был один из тех малополезных, равнодушных к жизни и к судьбам своих учеников и к общественному деянию людей, которые всегда на виду, никогда и ни за что не отвечают и умирают, как правило, в почете. За зиму Крутояров основательно округлился, приобрел еще большую дипломатическую верткость и полированную гладкость. Он с бодрым видом поднялся ей навстречу и вышел из-за стола.