— Хочу вновь напомнить, дорогая Наталья Ивановна, что я всегда вас высоко ценил и ценю. Знаю, что вы сомневаетесь в моей искренности, но я не в обиде, — проговорил он, указав ей на стул. — У нас были расхождения, но я всем говорю, что вы самый сильный педагог в районе.
— Зачем же я понадобилась? — спросила Наталья, как всегда действовавшая на самолюбие Крутоярова своей манерой уверенно и независимо держаться.
— Роно предлагает вам пост директора школы. Как видите, Наталья Ивановна, — это лучшее доказательство моего исключительного уважительного отношения к вам, — как можно проникновеннее выговорил Крутояров. — У меня нет сомнения, что вы справитесь с этими нелегкими обязанностями. А зла я на душе не держу.
«Интересно, знает он или нет, что брат Прохор не живет с Варварой? Не знает. Он бы воздержался мне предложить такой пост».
— Я не могу принять вашего предложения. У меня нет директорского таланта. Быть начальницей — не по мне. Спасибо, — отказалась Наталья.
«Как понять этих людей? Она же умная женщина! Сошлась с ничтожным пастухом, а теперь отказывается от такого выгодного места. Играет в оригинальность?» — думал Крутояров.
«Надо сказать про Прохора», — решила Наталья Ивановна.
— Я уверен, что вы передумаете, и мы подержим место директора вакантным, — сказал мягко Крутояров.
— Мы тут огорчены. Брат Прохор ушел от Варвары, — заметила, поднимаясь и как бы мимоходом, Наталья.
Сейчас же, едва она произнесла это, глаза Крутоярова округлились. Он быстро соображал, совсем ушел или же была обычная житейская ссора. Если первое — разрыв брата ее с заместителем председателя райсовета — это многое меняло, и в сознании Крутоярова была одна мысль: топить гордячку, не давая ей никуда ходу. Следовало, таким образом, все хорошенько выяснить. Опрометчиво поступать было опасно.
— Ничего, помирятся, — сказал он, выдерживая на лице все ту же маску-улыбку.
— Об этом даже не может быть и речи! — проговорила Наталья так решительно, что Крутояров готов был поверить; но, опытный и тертый, он не давал себя ухватить и продолжал с корректно-вежливой улыбкой смотреть на нее.
— Место остается вакантным, — повторил он, прибавив: — Конечно, на короткое время.
«А не скажи я о Прохоре, это время оказалось бы куда длиннее».
— Вы выместили злобу на Мише Крутикове и ни за что выгнали его из школы, — сказала Наталья Ивановна. — Парнишка по вашей вине бросил учиться.
Выражение лица Крутоярова не изменилось. Он гордился собой — за эту свою черту хладнокровного спокойствия, каким бы острым ни было положение. Он даже еще шире улыбнулся, но Наталья знала мелкую и мстительную натуру Крутоярова.
— Так ведь Крутиков крал и хулиганил. Вы же про это знаете очень хорошо, Наталья Ивановна.
— Не он крал — другие. Его подставили. У парня была золотая душа. Она такая у него была, а теперь совсем другая — по вашей вине! Вы с Щуровой виноваты, что Крутиков стал таким. Вы загубили и вырвали у него всякую мечту. Он стал считать себя козявкой. Радуйтесь: зло наказано. Только от такого «воспитания» потягивает могильным холодом!
— За что, интересно, я ему мстил?
— Вы знаете за что. Крутиков, ученик восьмого класса, наступил на вашу амбицию, назвав вас плохим учителем. Такое вы, понятно, переварить никак не смогли. И ринулись со всей беспощадностью на слабого, беззащитного подростка, у которого одна больная мать, даже не поинтересовавшись, как трудно пришлось ему с самого детства, — и Наталья вышла из кабинета.
«С такой прямотой хочет прожить жизнь! — покачал головой Крутояров, не в силах осмыслить этого. — И не понимает того, что мир не переделаешь. Видимо, придется ставить Щурову. Сволочь, но… надо». Крутоярову было неловко признаться себе, что за спиной Щуровой в областном центре стояли на высоких постах свои, надежно подпирающие ее люди.
Выйдя из роно, Наталья направилась вниз по узенькому переулку, в конце которого, у самой реки, чернела низенькая, уже отжившая свой век хатка Евдокии Крутиковой. Муж Евдокии умер лет восемь назад. Сама она давно уже хворала, живя на скудную пенсию по инвалидности. Евдокия знала своего сына и считала его хорошим и душевным. Она жестоко переживала и скорбела, что его отчислили из школы и потому, что связался с улицей, но в таком положении, еле двигаясь по хатке, волоча ноги, ничего уже не могла поправить. Евдокия теперь часто плакала и тихонько копошилась в своей обители — жила тем, что посылал день.