— Наташа, ты прости… — Николай смутился, будто споткнувшись на слове.
— За что прощать? — Она не понимала, о чем он говорил ей.
— Ребенка нету. И я не знаю… Это я виноват!
Наталья видела, как он страдал в эту минуту.
— Как будет, Коля, так и будет.
— А ежели вовсе… никогда? Из-за меня… Подумай хорошенько, Наташа! Я не молодой.
— Молчи, Коля, молчи. Да, я хочу стать матерью, но ты ни о чем не терзайся. Не заводи больше такой разговор. Все хорошо. Скоро, я вижу, кончишь? — кивнула она на сарафан.
— Остался пустяк. Что ж случилось, Наташа?
Она рассказала ему о Крутиковых — о Мише и его матери.
— Сбился малец. А с детства, ребятенком, славный был, — сказал Николай. — Стало быть, свихнули.
— Да, свихнули. Подлецы, которых очень трудно поймать на подлости. Выглядят они правильными.
Как всегда мирно и тихо они сели ужинать.
— Твой любимый клюквенный кисель, — Наталья налила ему глиняную кружку. — Возьми пирога. Мамаша большой прислала. Ты же знаешь, какие они у нее славные!
— Неловко. Подкармливают нас. Я тебе завтра кролика добуду. Ты ить любишь крольчатину.
— Спасибо, Коля. Золотой ты человек! — Глаза ее засветились ответной любовью к нему.
В это время к ним кто-то постучался в дверь и через порог неуверенно, затравленно озираясь, шагнул Миша Крутиков. Он был убит горем и растерян. Ничего того отпетого и самонадеянно-уверенного в себе сейчас не было в нем. Вся его маленькая, съежившаяся фигурка выражала страдание. Он напоминал подстреленного зверенка, жавшегося к людям, которые вызывали у него доверчивость. Мгновение Миша ничего не мог выговорить и молча круглыми жалкими глазами смотрел с надеждой на учительницу, должно быть веря, что она поможет ему в эту горькую минуту отчаяния.
— Что случилось? Что ты, Миша? — Наталья подалась к нему с материнским позывом приласкать и утешить отчаявшегося подростка.
Губы его ежились и дергались, и он не сразу произнес:
— Мамка… моя померла… — И, как бы устыдившись обильно хлынувших слез, он отвернулся к стене и еще больше съежился.
Горе подростка в одно мгновение отозвалось в сердцах Натальи и Николая. Но одновременно с горем другое, светлое чувство возникло в ее душе. Чувство это — была ее радость: парнишка плакал и страдал по своей родительнице — значит, он не очерствел и не погиб. Она тоже заплакала, разделяя вместе с ним его великое горе.
— Мамка… я ж хотел, — и больше Миша ничего не мог выговорить.
В тишине теперь только отстукивал маятник стенных ходиков и слышалось, как ветер шуршал по стеклам окошек.
— Сейчас мы все пойдем к родителям, — сказала Наталья, надевая пальто. — И вот что, вот что… Миша, ты должен взять себя в руки. Ты только не отчаивайся. Впереди — целая жизнь. Надо, Миша, жить дальше. Всякое еще выпадет. У каждого своя судьба; у тебя она нелегкая, и ты сам хозяин над собой и волен выбирать, как жить. Воспрянь духом, мой мальчик! А сейчас мы все вместе пойдем к моим старикам — они помогут.
Старики Тишковы и Степин пили чай; известие о смерти Евдокии все они восприняли как свое горе, и Дарья Панкратовна заплакала.
— Славная была баба. И настрадалась же, бедняжка! Пухом ей земля. Сиротка-то, сиротка остался! — проговорила она с жалостью; Миша с опущенной головой стоял около порога.
Иван Иванович, смахнув набежавшую слезу, с отеческой любовью взглянул на мальчишку, сердце его тяжело и тупо заныло.
— Ты вот чего, Михаил, — сказал он, обращаясь к нему, как к взрослому. — Поживешь покуда у нас, а там будет видно.
Наталья с радостью слушала то, что говорил отец. «По-другому батя и не мог поступить. Хорошие, славные вы мои, как же я вас люблю, что вы такие!» — подумала она с нежностью о родителях.
— Похлопочу — определят в интернат. Пропасть тебе, Миша, не дадим! — сказала она.
— Не дадим, — подтвердил Иван Иванович.
Дарья Панкратовна, как родному сыну, все причесывала торчащие, будто бурьян, вихры мальчишки.
— Мы с ним, с сорванцом, вместях в баню будем ходить, — подбодрил Дичков Мишу.
Около тына зафыркал мотор. Из «уазика» вылезла тучная Варвара. Она строго оглядела Тишковых, недоступная, присела на стул. Была не в духе.
— Я заглянула лишь на минуту, — сказала она, дорожа своим временем, считая его драгоценным, — могла бы, — она кивнула Наталье, — кажется, быть учтивее… Должна же ты понимать, что не в твоих интересах злить руководящих лиц. Ты клеишь двойки сыну предрайисполкома. Извини меня, но это вовсе безрассудно! Я выдержала с ним тяжелое объяснение.